Похоже, эта кровь никогда не отмоется.
Она стекала, красная, красная, красная, по моим рукам, покрытым синяками запястьям и по сбитым костяшкам пальцев. Из крана лилась вода – горячая, даже зеркало запотело. Она должна была разбавить алую жидкость до бледно-розовой, а потом и до совершенно прозрачной. Но кровь просто… не хотела останавливаться. Под водой засохшие ржаво-коричневые пятна на моей коже превратились обратно в тошнотворно-багровые. Дрожащие дорожки сбегали по раковине вниз, а сливное отверстие старательно пыталось их поглотить.
Полумрак крохотной комнаты давил на меня со всех сторон, в глазах все расплывалось. Я не отрывала глаз от корочек засохшей крови, прилипших к раковине, словно чаинки.
«Торопись, – приказала себе я. – Ты должна позвонить. Ты должна добраться до телефона».
Ноги подогнулись, и мир резко накренился. Я почти упала на раковину, ухватившись за ее гладкий край, и услышала, как под моим весом предупреждающе заскрипели кронштейны.
«Торопись, торопись, торо…»
Резкими движениями, стараясь не подавиться подступающей к горлу рвотой, я отдирала блузку от присохших к коже кровавых бляшек.
Но вот в стенах задрожали трубы, звяканье раздавалось теперь чаще и громче, завершившись финальным громким «бряк!», от которого завибрировала и раковина.
Чeрт! Я хлопала руками по столешнице, пытаясь найти, куда бы собрать оставшуюся горячую воду.
– Нет-нет-нет… ну же…
Эти счетчики – эти идиотские счетчики определяли расход воды для каждого номера, не позволяя потратить впустую ни капли. Но мне было нужно больше. Хотя бы один раз мне было нужно, чтобы ради меня правила оказались нарушены. Кровь ощущалась на языке и зубах, стояла в горле. Каждый раз, глотая слюну, я чувствовала, как ее металлический вкус проникает все глубже. Мне нужно очиститься от этого…
Трубы гулко взвыли в последний раз, и напор в кране иссяк. Теперь оттуда сочилась лишь тонкая струйка. Схватив крохотное гостиничное полотенце, задубевшее из-за частого отбеливания, я сунула его под кран, чтобы оно впитало оставшуюся воду.
До боли стиснув зубы и пошатываясь, я наклонилась вперед – умывальник не давал мне упасть. Протерев запотевшее зеркало, я приложила мокрое полотенце к струпу на распухшей нижней губе.
Обломанные ногти, под которые забилась грязь и кровь, болели при малейшем нажиме. Я смотрела на эти темно-красные полумесяцы, которые просвечивали сквозь потрескавшийся лак, не в состоянии отвести от них глаза.
И тут с мокрым шлепком в раковину упал клок волос.
Вспыхнув слишком ярко, зажужжали дешевые флуоресцентные лампы. И в голове у меня загудело еще сильнее. Я никак не могла сообразить, что это передо мной. Маленький сморщенный кусочек плоти. Пряди, прилипшие к мокрой фаянсовой поверхности.
Волосы не были ни длинными, ни темными.
Светлые. Короткие.
Не мои.
Я открыла рот, но не смогла ни всхлипнуть, ни вскрикнуть – голос был заперт внутри. Содрогнувшись, я лихорадочно крутила краны, пытаясь смыть улики, смыть свидетельство чьей-то пролитой крови.
– О боже, о боже…
Я бросила полотенце в пустую раковину, метнулась к унитазу и рухнула перед ним на колени. Мой желудок судорожно сжимался, но наружу ничего не вышло. Я не ела уже несколько дней.
Не поднимаясь с холодного, выложенного плиткой пола, я вцепилась дрожащими пальцами в спутанные волосы, выдирая из них колтуны.
Когда и это не сработало, вцепившись пальцами в стену, я дотянулась до раковины. Вытащив полотенце, я изо всех сил терла им волосы, а стены ванной комнаты кружились вокруг меня.
Я зажмурилась, но перед глазами неизменно всплывало другое место, другая обжигающая волна света и жара. Взмахнув рукой, я ухватилась за пустую вешалку для полотенец, как за последнюю опору.
Когда я коснулась металлических прутьев, мое предплечье пронзил острый разряд статического электричества, от которого встал дыбом каждый волосок. Разряд прокатился по коже до самого затылка. В голове еще больше загудело и завибрировало. Свет снова мигнул, и я поняла, что должна позволить этому случиться.
Но я не стала этого делать.
Я мысленно потянула за серебряную нить в своей голове, открываясь ее силе, позволяя пробежать сквозь тысячи светлых, искрящихся линий, пронизывающих тело. Голубовато-белый ослепительный жар выжигал темные мысли в моем сознании. Я уцепилась за это знакомое чувство, пронзившее меня, словно неукротимая молния. Провода в стенах отозвались одобрительным гулом.
«Я могу это контролировать», – подумала я. Это сделала не я. Не я!
Запах тлеющей штукатурки заставил меня наконец отпустить вешалку. Я прижала руку к следам копоти на грязных обоях в цветочек, забирая энергию из проводов и охлаждая изоляцию в стенах – чтобы не начался пожар. Еле слышное бормотание телевизора смолкло и в следующую секунду зазвучало снова.
«Я могу этим управлять». Я даже не испугалась или разозлилась. Все было под контролем.
Я ничего не сделала.
– Сузуми?
Я знала Романа всего ничего. Но все это время он всегда оставался спокойным и выдержанным, и ровный тон его голоса лишь несколько раз окрашивался гневом, беспокойством, предостережением. Но сейчас в нем звучало то, чего я не слышала раньше. В первый раз он произнес мое имя со страхом.
– Ты должна это увидеть! – крикнул он. – Прямо сейчас.
Я сбросила с себя испорченную блузку, швырнув ее в мусорную корзину, и в последний раз вытерла лицо влажным полотенцем, отправив его потом туда же.
Майка выглядела получше – без пятен грязи и дыр, но совсем не защищала от потока влажного холодного воздуха, который шел из встроенного прямо в окно кондиционера в нашем мотеле. На сломанных каблуках я заковыляла в комнату, зная, что юбка, уже разорванная сзади по шву, с каждым шагом расходится все сильнее. Времени, чтобы выкинуть эту одежду и найти что-то более подходящее для путешествия, у нас не было. Хотя сейчас я выглядела именно так, как и чувствовала себя – разбитой и разрушенной. Может, так и было правильно.
– Что это? – прохрипела я.
Роман застыл прямо перед телевизором, склонив голову так, что темные волосы упали на лоб. Брови нахмурены, сжатый кулак прижат ко рту. Он всегда застывал в этой позе, когда что-то задумывал. И эта картина подействовала на меня успокаивающе – хотя бы что-то стабильное в этом хаосе.
Парень не ответил. Сидевшая на кровати Приянка тоже промолчала, но ее глаза были прикованы к картинке на экране. Пытаясь остановить кровь, текущую из пореза над левым глазом, она прижимала к ране скомканную наволочку. Рукава ее желтого шелкового платья были изорваны, и от него пахло пóтом, кровью и, кажется, бензином. Татуировка в виде звезды на запястье смотрелась темным пятном на ее смуглой коже. Приянка не отрывала глаз от мерцающего экрана, пытаясь другой рукой перезарядить пистолет.
