Робби Кригер - The Doors. Зажжем эту ночь. Мои воспоминания

Robby Krieger

«SET THE NIGHT ON FIRE: My Many Lives and Deaths as the Lead Guitarist of The Doors»

Печатается с разрешения издательства Little, Brown and Company, New York, USA. и литературного агентства Andrew Nurnberg.

Перевод с английского Максима и Айны Елфимовых.

Фотография на обложке: Michael Ochs Archives/Getty Images предоставлена фотоагентством Getty Images

© 2021 by Robby Krieger

© ООО «Издательство АСТ», 2022

«Робби! С тобой говорит Бог! Прямо сейчас мы выбросим тебя из этой Вселенной».

Разумеется, голос в телефоне принадлежал не Господу Богу. Это был Джим Моррисон. Я повесил трубку. Звонок этот состоялся в совсем небожественный час осенью 1966-го. The Doors недавно приехали в Нью-Йорк, чтобы целый месяц играть концерты на дискотеке в Ondine в качестве ее резидентов, завершить сведение дебютного альбома и снять промо-видео для первого сингла. Каждую ночь мы играли пять получасовых сетов, завершая выступления с первыми лучами восходящего солнца. Я очень ценил мгновения короткого сна.

Наш менеджер организовал нам проживание в отеле Henry Hudson в центре Манхэттена. Этажом выше обитали The Chambers Brothers, и мы нередко отрывались с ними, вернувшись с выступлений. На выходных я вместе с барабанщиком Джоном Денсмором исследовал джаз-клубы в квартале Виллидж, тогда как в дневное время клавишник Рэй Манзарек со своей подругой Дороти разгуливали по музеям. Нью-йоркская публика, до этого не слышавшая песен The Doors, довольно быстро въехала в наше творчество, а местные групи[1] пребывали в восторге от «загадочных инопланетян из Калифорнии». У меня были короткие интрижки с некоторыми из них, в том числе с Рори Флинн – моделью ростом метр восемьдесят, которую я знал еще со времен Лос-Анджелеса, отцом ее был Эррол Флинн.

Позже я узнал, что групи из Ondine вели статистику и сравнивали участников, ставя нам оценки. После Рори мне никто особо не уделял внимания, так что я, видимо, занял невысокое место в их рейтинге.

Мы были молодой группой на пути к успеху. И постоянно находились поводы для празднования. Как обычно, Джим отмечал куда масштабнее и жестче, чем все мы. В ночь после «звонка от Бога» мы отправились на праздничный ужин в дом к нашему продюсеру Полу Ротшильду в Нью-Джерси, и Джим пребывал в настолько радушном настроении, что прямо за столом ударил жену Пола. Пол воспринял ситуацию спокойно, но, когда вез нас обратно в отель Henry Hudson, Джим хватал его за волосы, требуя повернуть, и мы чуть не попали в аварию. Всей группой мы потащили Джима обратно в его номер в отеле. Мы надеялись, что сможем уложить его в постель, после чего он расслабится и отключится. Но вместо этого он разделся догола и прыгнул в окно.

У Джима была особенная техника прыжков из окон, которую я неоднократно наблюдал раньше. В то время мы с Джоном проживали в доме в Лорел Каньоне. Однажды ночью Джим зашел к нам, когда у нас гостило несколько девочек. Он решил их напугать, с разбега бросившись с нашего балкона. Его прыжок обычно включал хорошо просчитанный кувырок, позволявший Джиму своевременно схватиться за уступ, на котором он некоторое время болтался, привлекая внимание. Затем он подтягивался, успокаивая таким образом толпу и заставляя биться женские сердца чаще.

Но у нашего дома на Лорел Каньон было всего два этажа. На этот же раз Джим болтался на высоте двенадцати этажей над суровым бетоном и гудящим движением на Пятьдесят восьмой улице. Судя по беспричинной наготе, он был даже пьянее, чем обычно, поэтому я особенно верил в крепость его хватки.

Мы помчались через комнату, чтобы вытащить его обратно. Если бы нас там не было, он, вероятно, не смог бы спастись. В то же время, не окажись мы там, он бы скорее всего не прыгнул, стремясь получить порцию моментального ажиотажа. Как только мы вытащили его, Джим повалил меня на кровать. Пока Джон и Рэй охраняли окно, Джим прижимал меня, в шутку изображая непристойные движения. Типичные 60-е, но для меня, конечно, это перебор. Я столкнул его с кровати, после чего он катался по полу от смеха.

Оглядываясь назад, я думаю, что Джим на подсознательном уровне понимал: Джон или Рэй никогда бы не смирились с его импровизированным актом греко-римского соблазнения. Джим всегда понимал границы дозволенного и даже в состоянии сильного опьянения все еще инстинктивно нащупывал предел своих выходок. В ту ночь он увидел во мне участника группы с лучшим чувством юмора. И я стал для него той самой границей дозволенного.

Сейчас это кажется смешным, но тогда мне было совсем не до смеха. Мне было 20 лет, я был самым молодым участником коллектива, у меня не было никакого влияния на этих парней, и я совершенно не понимал, как справиться с этим безумным хаосом. Я постоянно балансировал между статусом рок-звезды и парня, отковыривающего мозги нашего вокалиста от тротуара.

Мы пробыли в комнате Джима еще час или около того, пока он не успокоился и отрубился. На следующий день он поприветствовал меня как ни в чем не бывало. Джим редко вспоминал о своих пьяных выкидонах, возлагая на нас ответственность разгребать последствия. Я рассказал ему о том, что он натворил накануне, и сложилось впечатление, будто он слушал историю о ком-то другом. Его ответ, как обычно, прозвучал в духе «Вау, это ужасно» или «Ой, прости, я не ведал, что творил».

Его извинения были простыми, но будто гипнотизировали. Я до сих пор не понимаю, как он смог убедить нас простить его за половину учиненных им выходок. На трезвого Джима было трудно обижаться.

Прыжки из окон, борьба на гостиничной кровати в голом виде, все это – после позора перед нашим продюсером и звонка-розыгрыша, разбудившего меня посреди ночи, – зачем я все это терпел? Как простое извинение может это компенсировать? Зачем я вообще имел дело с группой, одна из ключевых фигур которой буквально создана крушить все вокруг себя?

Все, что я знал, – это то, что никогда не смогу уйти. Мы все еще играли в маленьких клубах, и большая часть планеты не знала о нашем существовании, но я уже видел будущее. Я знал, что Джим, как никто другой, может стать великой рок-звездой и что у The Doors есть потенциал стать главной группой Америки. Независимо от того, что могло случиться по пути, я участвовал в этом.

Через два месяца у нас вышел дебютный альбом, доказавший, что мои прогнозы были верными, и навсегда изменивший наши жизненные пути. Но все последующие годы я всегда вспоминал урок, который усвоил в отеле Henry Hudson: может, Джим Моррисон и не Господь Бог, но выбросить меня из этой Вселенной он может.

Один критик как-то сказал, что у меня «худшие волосы рок-н-ролла». Было весьма обидно, но не могу сказать, что он ошибался. Я всегда боролся с вьющимся безумным «еврейским афро», и однажды мы с моим другом Биллом Вольфом попробовали Ultra Sheen – выпрямитель волос, продававшийся в основном для афроамериканцев. Результат впечатлил. Вольф, как я помню, сказал: «Ты становишься похож на этого придурка Брайана Маклина» – самые близкие к комплименту слова, что он когда-либо говорил в мой адрес. Маклин был гитаристом Love, и его блестящая грива напоминала мне прическу гитариста The Rolling Stones Брайана Джонса. Уж не знаю, выглядел ли я так же хорошо, как Маклин или Джонс, но это значительно лучше стандартного птичьего гнезда на моей голове.