ТЫСЯЧА ВОСЕМЬСОТ КАКОЙ-ТО ГОД
Нет, дорогой мой читатель, очень прошу не думать, что я ошибся и обозначил не тот век в заголовке. Всё правильно, мои прадеды и деды родились в тысяча восемьсот какие-то годы. Прошу простить за то, что не знаю в какие именно. Родословную свою, конечно, следует знать и помнить. Но в моём давнем стихотворении, когда мне ещё не довелось быть очевидцем ползучих революций Горбачёва и Ельцина, у меня появились как-то такие строки о самом себе:
Я родился в тысяча девятьсот…
Впрочем, какое это имеет значение?
Главное, что после тридцатых, а не до.
Не видел я революцию Ленина,
не видел революции других годов.
Вот и относительно одного из моих четырех прадедов я не могу сообщить более точных сведений, кроме тех, что запали в мою память в качестве главных вех формирования нашей семейной особенности характера.
Был этот самый мой прадед Александр Урбан чех, а родился, стало быть, он ближе к середине девятнадцатого века в тогда еще Австрийской империи, которая после знаменитой австро-прусской войны тысяча восемьсот шестьдесят шестого года, потерпев от союза Пруссии и Италии сокрушительное поражение всего за семь недель, преобразовалась в двуединую Австро-венгерскую монархию, чему немало способствовало венгерское восстание следующего после войны года.
Я это к тому рассказываю, уважаемый листатель страниц моей жизни, чтобы понятны были истоки происходившего. Ведь именно потому, что молодость моего прадеда выпала на столь тревожное для его Родины время, он не мог быть равнодушным к событиям, не мог смириться с тем, что король Австрии заигрывает с Германией, пресмыкается перед нею, унижая достоинство своей собственной страны, что и заставило его писать на стенах домов для всеобщего обозрения горькие слова: "Король австрийский – мышь немецка".
Но если для простого народа эти слова казались горькой правдой, то для правящей верхушки они выглядели революционным призывом к бунту, что могло караться смертной казнью, в случае которой, свершись она над моим прадедом, как бы я писал сегодня эти строки, не родившись по причине не появления моего отца у не родившейся матери, то бишь моей бабушки, которая, само собой не могла родиться у погибшего в расцвете сил моего прадеда?
К счастью так не произошло, но молодой Александр Урбан, инспектор по должности и революционер по духу, вынужден был бежать от преследований в Россию.
Далекий мой революционный прадед не мог и предполагать, что через полтора века, в конце двадцатого столетия, российская держава начнёт сама пресмыкаться перед иными, ранее более слабыми странами, и по этой причине другие люди побегут теперь в разные стороны, чтобы не видеть и не участвовать в этом позоре.
Александр Урбан принял Россию своей второй Родиной, однако, не только не расстался с традиционной чешской специальностью пивовара, но ещё и вздумал жениться на чешке то ли потому, что русские девушки не пришлись по вкусу, то ли потому (и это кажется мне наиболее вероятным), что не хотелось расставаться с родными сердцу обычаями, привычками, чтобы хоть в семейном кругу чувствовать себя, как бывало в родных местах, обратный путь куда был ему заказан.
Вот и написал он письмо в тогдашнюю Австро-Венгрию с приглашением девушке, желающей выйти замуж за эмигранта в России. Письмо его опубликовали в одной из газет, и вскоре в Россию понёсся ответ от такой же рискованной молодой чешки. В конверте с письмом находилась и фотография красавицы, которая пришлась по вкусу Александру. Так что, как и следовало ожидать, завершилась эта романтическая история чешской свадьбой с традиционными кнедликами в России.
Скоро у молодых родились дети – сын, Иван Александрович Урбан, закончивший впоследствии два института, ставший изобретателем и работавший уже при советской власти в министерстве сельского хозяйства, и дочь Анна Александровна Урбан, знаменитая для меня, двух моих братьев и сестры тем, что родила нашего папу и затем стала нашей бабушкой. Впрочем, встретиться с нею нам не довелось.
Вот почему, разлюбезный мой читатель, для меня не то важно, в каком именно году родился на свет мой прадед по материнской линии отца, а то, что явился он сюда на нашу землю в годы, сделавшие его дух революционным, который в завихрениях против глупости забросил его в Россию, что помогло тем самым сделать её и моей Родиной. Вместе с Родиной подарил мне пращур частицу своей крови и, что главное, частицу духа, рождённого тревожными временами.
Менее романтична, но, полагаю, не менее интересна была история прародителей по отцовской линии нашего папы. Второй прадед – Николай был мелкопоместным помещиком. Женившись на польской красавице, возымел троих детей, но дела в поместье шли плохо, и вскоре он совершенно разорился, так что будущего деда Ипполита с детства отдали на воспитание к богатому, хорошо известному помещику Казимиру, у которого подросший воспитанник вскоре стал работать управляющим имения.
Кстати, это обстоятельство могло привести к его преждевременной смерти в период революционных возмездий семнадцатого года. Поместья у помещиков отбирались, а угнетатели по возможности расстреливались. Как и все большие люди, помещик Казимир сумел вовремя скрыться от возмездия, что же касается нашего будущего деда, то он был арестован и, можно сказать, повис на волоске от смерти. Да тут всполошились крестьяне и написали прошение об освобождении бывшего управляющего Бузни Ипполита Николаевича и не по той причине, что у него жена и дети (к тому времени довольно взрослые), а по той, что в период своего управления имением хорошо относился он к крестьянам, не драл их подобно другим управляющим, не забижал их. Такое вот заступничество народа и спасло жизнь нашему деду, которого мы, его внуки, к сожалению, тоже не видели в жизни.
Между тем у деда моего были брат и сестра с совершенно разными направлениями в их политической деятельности. Сестра – Вера Николаевна занималась литературой и была составителем сборника стихов, посвящённых русскому царю Николаю II, тогда как брат Александр Николаевич Бузни выступал против того же царя, за что был сослан в Сибирь и возвратился в Тамбов лишь после Февральской революции, сделавшей его социал-демократом.
Я думаю, дорогой читатель, что какая-то почти сентиментальная любовь к людям вообще у меня частично от деда Ипполита, с любовью относившегося к крестьянам, а его брат Александр, хоть и был молдаванином, сумел передать по наследству толику российской революционности, которая, очевидно, укрепилась во мне, благодаря влиянию крови и духа чешского прадеда. Хотя нельзя забывать, что и сами молдаване весьма свободолюбивы и революционны.
