На столе зазвонил будильник, и Леша тяжело вздохнул, потому что звонок этот его не касался. Оля выскользнула из постели, и он, повернувшись на бок, молча наблюдал, как жена накинула халатик и полусонная поплелась в ванную. Начиналась новая неделя, но новой она была, возможно, для Оли – для него же дни слились в одно бесконечно длинное состояние безнадеги.
Кооператив при заводе просуществовал год, а потом прекратил свою деятельность, и не из-за того, что Леша плохо руководил им – просто не стало заказов; часть предприятий обанкротилась, часть бастовала, требуя выплаты зарплаты, а те, которые все-таки продолжали работать, о закупке нового оборудования даже не помышляли. Поскольку выхода не было, Леша собрал собрание, на котором объявил, что денег на счете нет и в обозримом будущем не предвидится, поэтому все желающие могут уйти. Все и ушли, даже Юрка Бородин, у которого родилась вторая дочь, а это ежедневно требовало денег. Печать, правда, у Леши осталась, и пустые бланки отправлял он в налоговую инспекцию регулярно, но надежд на возрождение фирмы уже давно не было.
Он не помнил точный день, когда реально ощутил, что такое быть безработным, ведь по началу все выглядело очень даже привлекательно – денежных запасов хватало на вполне приличную жизнь, а то, что не надо ходить на работу?.. Так он никогда и не возводил ее в культ. К тому же, он свято верил, что в нашей стране, где «все для блага человека», не может быть затяжных кризисов, и ситуация наладится в ближайший, если не месяц, то год; если особо не шиковать, до этого времени можно спокойно дотянуть. Но тут случились две денежные реформы, съевшие практически все, и вот тогда наступил тот самый жуткий день, когда разорвав банковскую упаковку, Леша вдруг подумал, что эта пачка последняя и больше денег нет – не пока нет, а вообще нет! Это было совсем не то состояние, когда сидишь «в засаде», зная, что через пару дней тебя ждет новая командировка, деньги на расходы и зарплата, а когда просыпаешься утром человеком свободным, потому что ты никому не нужен; никто не заставляет тебя ничего делать, но и денег тоже никто не заплатит.
Пару месяцев Леша бился над организацией собственного дела, изучая газеты, обзванивая друзей и знакомых, но пришел к выводу, что опоздал; да это и так было видно – достаточно взглянуть на резко изменившийся город.
За то время, которое он потратил на свои «железки», уже открылись десятки магазинчиков, торговавших абсолютно всем; даже тем, о чем раньше можно было лишь прочитать в газете под рубрикой «Их нравы» или «Гримасы капитализма». Стадионы и парки отдали под «толкучки», куда по утрам тянулись толпы загорелых, обветренных люди, таща за собой огромные сумки с товаром. Закрывались хлебные и книжные магазины, а на их месте торговали жвачкой, прокладками, собачьими консервами и прочими прелестями, без которых страна обходилась десятилетиями – теперь, словно наверстывая упущенное, раскупалось все, не глядя на качество и цену. Десятки летних кафе, в которых стоимость пива ровнялась двум старым бутылкам водки, перегородили улицы в самых неожиданных местах; с ними соседствовали «книжники» – у них на огромных листах фанеры лежало такое количество изданий в ярких обложках, что Лешина библиотека, собранная с таким трудом, казалась просто смешной. А еще по улицам носились безумно красивые иномарки, и сидели в них молодые, самоуверенные люди – новые хозяева жизни. Это был их праздник.
Отказавшись от бизнеса, Леша все же пытался выжить – он купил подержанный «Москвич» и стал «бомбить»; даже приобрел официальную лицензию, но старая машина сыпалась с жуткой скоростью, и работа потеряла всякие перспективы – запчасти и бензин сжирали весь заработок. Слава богу, хоть Оле удалось устроиться на работу, но больница находилась далеко, и подорожавший транспорт забирал львиную долю ее и без того скудной, нерегулярно выплачиваемой зарплаты.
Самое же страшное заключалось в том, что просвета не виделось ни с какой стороны. Если раньше одна командировка оказывалась неудачной, то когда-нибудь она заканчивалась – навсегда, окончательно и бесповоротно. Начиналась новая, которая могла стать лучше, а сейчас все было по-другому – по-новому… как, впрочем, новой стала и сама страна, и места в ней Леша себе не находил.
Прошлые связи порвались сами собой – Леша считал неудобным являться к знакомым нищим и неустроенным, а они его тоже не искали. Общность людей, когда-то именовавшаяся «советский народ» распалась – кто-то влачил такое же жалкое существование, забившись в свою убогую скорлупу, а кто-то нашел «нишу» и занимался бизнесом, не вспоминая о прошлом, оставив его в кошмарных снах…
Оля вышла из ванной уже одетая, накрашенная; поцеловала продолжавшего валяться в постели мужа.
– Купи, пожалуйста, хлеб и что-нибудь на завтрак… колбасы, что ли, а то я не успеваю – пока доеду вечером…
– А у нас еще есть деньги?
– Сейчас, – Оля полезла в кошелек, – пятьсот – это мне на проезд… вот, пять тысяч. Купи хоть грамм двести.
– А что мы будем делать потом?
– Не знаю. Попробую перехватить до зарплаты. Я люблю тебя, – она улыбнулась, – ведь когда-нибудь все снова будет хорошо, правда?
– Олененок мой… – он притянул жену к себе, – боже, что бы я без тебя делал?..
– Пусти, глупый, – она засмеялась, – а то я сейчас не пойду ни на какую работу, и тогда нам совсем не на что будет жить. Главное, что мы любим друг друга, а остальное не важно, правда?
Леша закрыл глаза и разжал руки, с ужасом подумав, что ведь на Олином месте могла оказаться другая женщина – разве б смогла она выдержать все это?..
Оля ушла, и только тогда Леша встал. Выпил чаю с хлебом (в холодильнике еще оставалось чуть-чуть масла, но он оставил его жене); убрал постель и подойдя к окну, закурил. Вспомнил, что когда-то предпочитал «Vinston» и усмехнулся. …Теперь это шесть тысяч – почти три буханки хлеба… В последнее время он перешил на «Лиру», и хотя от ее резкости и горечи к вечеру во рту становилось противно, бросить курить он не мог.
Одевшись, Леша не спеша вышел на улицу (теперь он, вообще, никуда не спешил); прошел мимо ларька с пестрыми рядами бутылок – не выпивал он уже около двух месяцев – только на свой день рождения Оля купила бутылку дешевого кислого вина, и тогда они выпили, закусив жареной картошкой. Леша подарил ей шоколадку…
Но самое ужасное заключалось в том, что он перестал тяготиться своим положением – вроде, впал в спячку, надеясь, либо на чудо, либо…. да нет, больше ни на что он не надеялся.
Продавщица бросила на весы колбасу, но в кусочке оказалось двести девяносто грамм.
