Родился я в Днепропетровске 11 ноября 1939 года в престижном районе на улице Ворошилова (теперь ул. Клары Цеткин). Отец мой, Шевченко Георгий Григорьевич, 1902—1990 гг., закончил Духовную семинарию, но священником не стал из-за гонений на духовенство. Дед, Григорий Исидорович, 1854—1932 гг., прадед – Исидор Зиновьевич, 1830—1898 гг., прапрадед – Зиновий Иванович – ориентировочно 1800—1875 гг. Прапрапрадед – Иван, запорожский казак, приехал из Запорожской Сечи вместе со своим сотником Дием, когда Екатерина II разогнала Сичь. Он поселился в Розтыкивци, нынешней Диевке. Все занимались крестьянским трудом. Бабушка Дарья, по отцовской линии – из простой семьи. Ее отец отслужил 25 лет в действующей армии на Кавказе, получил 150 золотых рублей выходного пособия и право свободного выбора места жительства на территории Российской Империи. Шел с Кавказа пешком, дошел до Диевки, женился, родил двоих детей и умер, не дожив до 50 лет. Мама – Ключник Иулитта Николавена, 1906—1993 гг., родилась и выросла в Новых Кайдаках. Ее отец, Николай Ключник, был квалифицированным слесарем, рабочим Брянского завода. Её мама – Пелагея, по-уличному, Байдакивна, была из семьи кормчих Днепровских порогов. До моего рождения мама работала зав. столовой, после – домохозяйка. Жили в коммунальной квартире одноэтажного дома, который до настоящего времени не сохранился.
Из ранних воспоминаний детства смутно помню эпизод в августе 1941 года, когда я свалился с лестницы, ведущей в подвал, разбив себе лоб так, что кровь заливала глаза. Дело в том, что отец уходил на фронт, и меня на минуту оставили без внимания.
Отчетливо помню летом 1942 года немецкую полевую кухню, расположенную в нашем дворе, и запах горохового супа. Помню обедающих немцев, на которых я смотрел как собачонка голодными глазами. Один немец кричал на меня «вэк, вэк!» (вон, вон!), другой улыбался и протягивал мне кусочек хлеба. Потом мама рассказывала, что все они были направлены в Сталинград, и судьба их неизвестна.
Хорошо помню эпизод лета 1943 года, когда наши самолеты бомбили вокзал, вой сирены, грохот разрывов. Я сижу в кабине немецкой грузовой машины, дверца захлопнута, открыть не могу и ору «благим матом». Все побежали в подвал прятаться, а меня забыли. Потом сестра моя, Гаинка, вернулась за мной.
Помню осенью 1943 года бой в селе Грушивка, куда нас немцы выгнали из города. Оранжевое небо, свист пуль и вой залпов «катюш», когда мы перебегали из землянки в кручу, в пещеру. Как говорили взрослые, в землянке оставаться было опасно, могли бросить гранату наши или немцы, так как село многократно переходило из рук в руки.
Помню пепелище нашего дома после освобождения Днепропетровска, и струны от рояля, сгоревшего вместе с домом. Эти обгоревшие струны меня очень удивили, я даже представить не мог, что в рояле столько струн. Все рылись в обгоревших остатках нашего имущества, а я не мог оторваться от этих закопченных струн.
Почему-то совершенно не помню День Победы 9 мая 1945 года. Может быть потому, что к этому времени мы перебрались в Диевку, где нас не очень любезно приняли родственники отца.
Совершенно не помню чувство голода 1946—1947 года, хотя семья наша сильно голодала. Мама, чтобы спасти нас от голодной смерти, начала ездить в поездки в Киевскую область. Там был хороший урожай. Покупала здесь металлические казаны, другую посуду и возила в села под Киев, а там меняла на продукты. Ездила с другими соседскими женщинами в товарных вагонах на грузовых поездах. Поездка продолжалась неделю, а я в это время, кроме ночи, оставался дома один. У нас в углу висела маленькая икона Божией Матери «Нерушимая Стена», перед которой я на коленях плакал и просил только об одном: чтобы мама побыстрее вернулась.
Мама возвращалась всегда, когда у меня совершенно исчезало терпение. Для меня это был самый большой праздник. Но однажды мама задержалась, и приехала без ничего, так как у нее украли мешок с продуктами. Ей пришлось продать свое последнее выходное платье, чтобы собрать деньги на следующую поездку. Еще запомнилась одна поездка родителей на грузовом автомобиле лютой зимой 1946 года. Они застряли где-то под Кировоградом на целый месяц, а мы с сестрой остались одни практически без еды. Гаинка нашла на чердаке два кочана кукурузы, помолола на круподерке и сварила мамалыгу. Тогда мне казалось, что вкуснее ничего на свете не бывает. Питались мы с сестрой 800-ми граммами хлеба, которые Гаинка получала ежедневно по карточке, как студентка коксохимического техникума. Да еще одна из подруг Гаинки, узнав о нашем бедственном положении, уже перед возвращением родителей дала нам мешок муки (10 кг). Отец ее был директором мельницы.
Много лет спустя, после окончания школы я попросил маму приготовить мне мамалыгу.
– Да ты ее есть не будешь, – сказала она, но все-таки сварила такую кашу. Оказалось, ничего общего с моими детскими воспоминаниями. А вот запах горохового супа мне до сих пор очень нравится.
Чтобы как-то обеспечить меня молоком, родители на лето 1947 года купили козу, Белку. Благодаря этому событию, я стал пастухом, и каждое лето, вплоть до 1950 года, пас в кручах свою козу и козу тети Кати.
От сверстников я отличался, прежде всего тем, что у меня был отец. Кругом ведь была безотцовщина. Кроме того я обладал практически абсолютной памятью. Как-то сестра прочитала мне рассказ А. Конан-Дойла «Собака Баскервилей». Я был потрясен! По просьбам сверстников, многократно пересказывал этот рассказ. Ребята даже постарше любили послушать, а мне нравилось рассказывать, так как в это время я находился в центре внимания. Старался повторять авторский текст слово в слово. Все восхищались моей памятью.
