«…НАМ КАЖЕТСЯ, ЧТО ВРЕМЯ СТАЛО»
«Хоть ты меня ограбил, милый вор,
Но я делю твой грех и приговор».
«Сонеты», Шекспир.
Лифт за спиной профессора Нелинова шумно вздохнул, закрыл дверцы и, раздраженно дернувшись, сразу же поехал вниз. « Наездился за день», – неожиданно для себя сочувственно, как о живом существе, подумал о нем Алексей Иванович и тяжело вздохнул.
В прихожей все было так же, как девять дней назад. На вешалке рядом с беретом Вероники болталась Женькина красно- белая бейсболка со смайликом, неаккуратно нарисованным синим маркером. А внизу в ряд выстроились домашние туфли: изящные женские босоножки на пробковой платформе и три пары тапочек. Одна из них Нелинова, остальные Женькины: красные клетчатые с замятыми задниками и новые вельветовые, как у отца. У стены, напротив зеркала, сиротливо лежал грязноватый теннисный мячик, которым Жека обычно чеканил в коридоре. Нелинов, не раздеваясь, долго смотрел на него. Потом, коротко застонав, как от боли, он стянул с себя куртку, не глядя, набросил ее на крючок и, подхватив кейс, быстро пошел, почти побежал в кабинет.
Там и застала его Вероника, спустя полчаса. Он сидел в кресле, откинувшись на спинку и закрыв глаза. Пиджак брошен на письменный стол, ворот рубахи расстегнут, галстук – на коленях. Вероника подошла, присела на поручень, провела рукой по его волосам. Алексей отозвался на ее движение легким поворотом головы.
– Леша…
Нелинов открыл глаза, улыбнулся печально.
– Вот…пришел пораньше…
Вынул себя из мягкого сиденья, подошел к окну. Руками оперся на подоконник. Посмотрел невидящими глазами через стекло куда- то вниз, где из белых снежных риз поднимались к небу черные руки деревьев.
– … пришел, и показалось, что чужую дверь по ошибке открыл, – продолжил Алексей Иванович, не оборачиваясь.
Вероника приблизилась к нему вплотную, положила руки на плечи, прижалась щекой к рубахе. Нелинов нащупал ее кисть, накрыл большой теплой ладонью. Потом повернулся, обнял Веронику, зарылся лицом в ее волосы. От одежды Нелинова остро пахло какими- то химикатами. Ника задержала дыхание, но не позволила себе отстраниться. А когда, наконец, сделала вдох, то не ощутила уже ничего, кроме той волны тепла и нежности, по которой с закрытыми глазами узнавала, что рядом Леша. Вероника никогда не признавалась Нелинову, что до сих пор в ночных кошмарах чудится ей, будто она, невидимая, стоит рядом с ним в густом тумане. Он мечется, зовет ее, а она не может ни крикнуть, ни пошевелиться. И Алексей уходит от нее все дальше и дальше, вытянув перед собой руки, как это делают слепые. И Веронику во сне охватывает леденящий сердце ужас одиночества. И такое счастье бывает вырваться, наконец, из этой оторопи, почувствовать Алешу рядом, прижаться к нему и сразу же оказаться в кольце его рук.
– Леша, – сказала Вероника, отстраняясь от Нелинова. Хотела продолжить и замолчала, потрясенная. В глазах Алексея стояли слезы.
– Лешка! – закричала она, наконец. – Не смей!
Он улыбнулся сухими, обметанными, как при болезни губами. Отошел от окна и погрузился в свое любимое кожаное кресло, какими в ретро фильмах обставляются казенные кабинеты советских начальников сороковых годов.
– Во второй раз… по ребенку, – сказал он с печальной иронией. – И я тот самый последний снайпер.
Сказал, наклонился и спрятал лицо в ладонях.
– Не смей! – опять крикнула Вероника, схватила его за плечи и попыталась встряхнуть. Но сил хватило только на то, чтобы слегка качнуть его податливое, но тяжелое тело. И тотчас ее спину молнией пронзила боль. Вероника застонала, и Нелинов едва успел подхватить ее, чтобы она не упала.
– Что?! Что?! – повторял он, как бы внезапно очнувшись ото сна. И повторял до тех пор, пока Вероника, заставив себя улыбнуться, и сказала:
– Все в порядке. Повернулась неловко. Дай я присяду.
Она побоялась сесть в мягкое кресло и осторожно устроилась на стуле.
– Леш, я передохну немного и приготовлю чай. А ты давай отправляйся в душ.
Когда заметно похудевший за последние дни Нелинов с мокрыми, но аккуратно причесанными на косой пробор волосами, и полотенцем через плечо появился в кухне, он напомнил Веронике себя самого в восьмом классе. В рубахе, ворот которой не сходился на шее, в брюках на ладонь короче, чем нужно, и какими- то прилизанными волосами Лешка был очень забавным. Представив это, Ника не выдержала и рассмеялась. Алексей недоуменно поднял брови.
– Лешка, прости, но это просто «дежа вю»! Я вспомнила, каким ты на математику явился. Ну, в восьмом… на экзамен.
– Каким?!
– Волосы чем- то напомажены, а на макушке хохолок.
– А- а! Это мамина работа. Укрощения вихров репейным маслом.
– Слушай, мы тут с Региной вспоминали школу и решили, что из всех наших ребят, пожалуй, ты один остался прежним.
– И как это понимать?! Доктор наук с трояком по черчению?!
– Да нет. Знаешь, некоторые говорят, что хотели бы опять детьми стать. А я нет. Особенно подростком. Мне кажется, что та Ника и я теперешняя – разные люди. Боже, сколько было надуманных обид и переживаний без причины. И несправедливая я была, особенно к папе. Может потому, именно я понимаю Женьку больше других. А тебе сразу же был дан характер «на вырост». Мы с Крюковой не припомнили ни одного случая, когда ты был бы, как другие мальчишки, «безбашенным».
– Ника, меня сейчас не волнует, что вспоминает обо мне фантазерка Крюкова. Что с Женькой творится, вот что я знать хочу. Он со мной говорить отказывается! Мы девять дней не виделись. Почти. Без двух часов. Мне кажется, как в твоих любимых стихах, «что время стало».
– Лешка, что ты, как «человек дождя», все молчишь и часы считаешь.
– А ты думаешь! Считаю! Дрянь эта… инспекторша… сказала: «В пубертатном периоде (выучила научное слово!) и родные дети удивляют, а у вас приемный ребенок». Вот спокойно так сказала: «при- ем- ный». И рога у нее не выросли, и хвост не появился, и в тартарары она не провалилась. А я как истукан стоял рядом с ней и ртом воздух хватал. Теперь вот часы считаю.
Вероника встала за его спиной, сняла с плеч Нелинова полотенце, стала вытирать им его мокрые волосы. Голова Алексея наклонялась то в одну, то в другую сторону, как у китайского болванчика – любимой игрушки маленького Жени.
– Представь, Ника, позвонил я сегодня Крюковой, – продолжил Алексей, принимая из рук Вероники полотенце. – Трубку подняли и молчат. Я говорю: «Жека, это ты?» Он подождал немного и «конец связи»! Тогда, накануне, я был ночью в детской, смотрел на него спящего и думал, что же там у него с этой девочкой произошло. И чего я ждал?! Надеялся, узнаю подробности, слова нужные найду. Лучше бы разбудил и выяснил все до «суда Линча». А утром он как всегда. То забыл, это… Ботинки ему маловаты. Он говорит, что нет, но я же вижу. Мне так захотелось задержать его, не выпускать из дому.
