Виктор Голков - Тротиловый звон

Пожилые, о чем мы толкуем,

Заводя монотонный рассказ?

Мы о прошлом уже не тоскуем

И не копим его про запас.

Замерзаем под солнцем палящим,

Запиваем таблетки водой

И, как тени, скользим в настоящем,

Даже смерть не считая бедой.

Как тучи, чувства отползут,

Туман желаний растворится.

В холодном зале Страшный Суд

Не страшно, в общем-то, творится.

Смотрю в лицо моей зиме,

Она – седая совершенно –

Молчит задумчиво во тьме

И улыбается блаженно.

Пришла считать мои грехи,

Копаться в бесполезном хламе,

Трухе, где мертвые стихи

Вповалку с мертвыми делами.

Если ты есть, отец,

Где-то среди сердец,

живших когда-то здесь,

Словом, если ты есть,

Сквозь эти мрак и тишь,

сможешь? – меня услышь.

Я расскажу тебе

Все о своей судьбе.

Я посылаю весть,

Что мне – пятьдесят шесть.

Вот я, почти старик,

Молча шепчу свой крик.

Я с тобой встречи жду

Где-то в раю, в аду,

Где обитаешь ты

В городе пустоты.

Значит, и мать жива,

Слышит мои слова

В царстве сплошного сна,

Где круглый год – весна.

Шевельнулся в тебе абсолют,

Сквозь тебя поглядел по-иному,

Проскользнул по пространству сквозному

И рассыпался, словно салют.

Темных клеток таинственный люд

Не сумел починить хромосому.

И тебе, проходимцу босому,

О судьбе телеграмму пришлют.

Я немного завидую мертвой кошке –

Распластанной жертве автомобильного инцидента,

Прижавшейся окровавленной головой к асфальту.

Потому что живые всегда завидуют мертвым,

Чей жизненный цикл завершился так или иначе,

Поскольку им незачем больше бояться смерти,

Старости, болезней, одиночества, разлуки

И других неприятностей,

обусловленных процессом жизни.

Станешь тонким, мертвым, белым,

Как окончится твой труд.

Жизнь, написанную мелом,

С гладкой досточки сотрут.

Ты искал в правописанье

Смысл, связующий слова.

Смерти тонкое касанье

Лишь предчувствовал едва.

Но познание наощупь,

Откровение вчерне,

Удивительней и проще,

Чем лежащее вовне.

Жизнь – конспект времен грядущих,

Новой эры перегной.

А душа витает в кущах

Над бессмыслицей земной.

Философия дна – ни излишеств,

Ни красот не приемлет она.

Чуждо напрочь знамение свыше

Философии дна.

Тяжело поводя плавниками,

Молчаливо глядят из окна

И беззубо сверкают очками

Обитатели дна.

Тишина. Только хрипы глухие,

Обжигающий свет.

Философия дна, ты – стихия

И последний ответ.

Мы живем в невозможное время –

В роковой исторический час

Дико взвоет безумное племя,

И посыплются бомбы на нас.

Натурально, ведь мир – передышка

Между войнами. Пули визжат.

И застыла душа, как ледышка,

Только тонкие губы дрожат.

Когда глаза откроешь ночью,

Горчат воспоминаний клочья;

Их спутанные многоточья

В мозгу свиваются в клубок.

Ты без толку косишься вбок

На луч, проткнувший потолок,

Желая, чтобы странных строк

Затихла трескотня сорочья.

Пожалуй, я скобки закрою,

Как крошки, смету со стола

Все шелесты и перебои

Той жизни, какая была.

Ведь вряд ли особую ценность

Она представляет собой,

Смешная моя откровенность,

Привычка делиться судьбой.

Послушай-ка – первопроходчик,

В забое глухом, как в гробу,

Иду между угольных строчек

С шахтёрскою лампой на лбу.

Ни звука, лишь только багровый

Мигающий отблеск огня

И грунта слой километровый,

От всех отделивший меня.

Чувства, куда вы делись?

Радость, любовь, весна ….

Призраки лишь расселись,

Вышедшие из сна.

Лица бледны их жутко,

Я не припомню всех.

Тени из промежутка

Сотни забытых вех.

Сам я не разбираю,

Что я им бормочу.

Только не набираю

Номер – и не кричу.

Жизнь достаточно длинна –

Только кажется короткой.

Как посмотришь из окна –

Закружит кривой походкой.

С важной миной гордеца,

Непреклонного вовеки.

Но предчувствие конца

Брезжит в каждом человеке.

Как мне быть? Не скажешь, Бог,

Для чего мне торопиться?..

В этот сказочный чертог

Я пришел судьбы напиться.

Кончается прогулка в Никуда,

Дряхлеет оболочка понемногу.

А ты глядишь на черную дорогу

И на тупик по имени «беда».

Вела тебя бездумная звезда,

И вот – ты приволакиваешь ногу.

Ты рад любому мелкому предлогу

Забыть о прошлом. Если можно – да.

Утонуть в этом море несложно,

Где вокруг миллион голосов,

Задыхаясь, хрипит безнадежно,

Словно музыка старых часов.

Поселилась душа в Интернете –

Механическом царстве теней.

Потому что на жаркой планете

Ни один не припомнил о ней.

Эта легкость старческая в теле…

Ветерком над пропастью скользим.

Неизвестно, знаешь, в самом деле,

Сколько лет осталось или зим.

Застывают вечные вопросы

Тяжело, как гири на весах,

И слабеет гул многоголосый

Наверху, в холодных небесах.

Я к смерти в Израиле ближе

За то только, что еврей.

В Израиле Бога увижу

Сквозь запертых сотню дверей.

Как солнцем спаленные клочья,

Корнями спущусь в глубину,

В подземный Израиль – ко дну,

Оставив вверху многоточья.

К истокам пора возвращаться

Видать, но привычка сильней

По той же орбите вращаться,

Где нет путеводных огней.

Виток за витком, ежечасно.

Опять, как и в те времена,

Слепая душа не согласна,

Что смысла не знает она.

От удушающей жарищи

Душа спекается в комок.

Нельзя дышать, и трутся тыщи,

Жить вынуждены бок о бок.

Бок о бок – жуткая морока!

И, если ты не азиат,

Сойдешь с дистанции до срока,

Поскольку это вправду – ад.

Но мне порой почти приятно

Идти сквозь эвкалиптов строй,

Чья жизнь застыла, вероятно,

Внутри, под выжженной корой,

Смотреть на кустики кривые

И жарких кипарисов ряд.

Здесь наши корни родовые,

И камни правду говорят.

Когда, старея понемногу,

Все те же диспуты ведут:

Кто ярче жил, кто ближе к богу –

Минуты у себя крадут.

Тропа теряется во мраке,

Неважно, как тебя зовут.

Живи как бабочки, как маки,

Как птицы на земле живут.

Здесь проплывал корабль этрусский,

В песках тонули города.

Бессмысленно писать по-русски,

Но я живу здесь, господа!

Уничтожает души лето,

Слепит песчаная слюда.

Пустое место для поэта,

Но я живу здесь, господа!

Пятьдесят с небольшим. Все пропало,

Только гладкое светится дно.

Даже слово себя исчерпало –

Не касается смысла оно.

Новый день, что гремит как коробка,

Безразлично в пространстве верчу,

И сама наполняется стопка.

Можно выпить, но я не хочу.

Вкус тоски узнаю сразу, мятный, словно леденец,

И тошнотный привкус страха, что бывает по ночам.

И железный вкус разлуки, черным машущей крылом,

Боли вкус, лишенный вкуса, в мозг вгоняющий иглу.