– Что это вы здесь делаете, Платонов? Сегодня же волейбол. Кубок истфака.
Студент вздрогнул, поднял голову от книги. Испуганно уставился на преподавателя.
– Да вот, понимаете, Эдуард Михайлович, в слонах запутался.
– В слонах, так-так. Какое же событие приковало ваше внимание?
– Битва при Аускуле.
– А! Пиррова победа! И что же? Потерялись слоны?
– Потерялись, – сокрушенно кивнул студент, – нелепица какая-то.
– Мальчик мой, подсчет слонов – конек кафедры античной истории. – Профессор отечески потрепал юношу по плечу. – Я вас научу, это просто. Тэк-с, перво-наперво какие у нас источники?
– Анналы, Антигон Александрийский… ну еще Плутарх.
– Плутарх? Далековато. Это, друг мой, почти фэнтези. Остановимся на первых двух. Сколько слонов упоминают Анналы?
– Триста зверей.
– Рим тогда был еще не так силен. Кроме того, при Аускуле они потерпели поражение. Значит, число врагов было существенно преувеличено. Полагаю, раза в три, не меньше. Поделили?
– Получается сто слонов, – обрадовался студент.
– Теперь проверяем. Антигон Александрийский был грек и опирался на свидетельства личного биографа Пирра. Греки в той битве одержали трудную победу, поэтому число своих войск, вероятно, преуменьшили. Однако не так сильно, как римляне. Скажем, раза в два. Сколько слонов упоминает Антигон?
– Сорок пять, – улыбнулся студент, – выходит девяносто!
– Верно. Теперь добавим десяток слонов во имя Геродота Галикарнасского и Николая Михайловича Карамзина. И вот она, искомая цифра – сто слонов! Ну что, вам ясно?
– Да! – просиял юноша, но тут же нахмурился. – Все равно не выходит.
– Как? Еще слоновьи загадки? – притворно возмутился профессор.
– Д-да. В последующих кампаниях в Италии и на Сицилии упоминается меньшее число слонов. Причем это в обоих источниках.
– Вот как? И насколько же меньше?
– Если использовать вашу формулу, профессор, то примерно в два раза.
– Пятьдесят? – Настало время Эдуарду Михайловичу озабоченно хмуриться. – Это много. Такое число животных не могло погибнуть без всякого упоминания. Выходит, они просто испарились? Так, это уже интересно! – Профессор потер руки. – Давайте-ка я схожу за фотокопиями оригинальных рукописей, и мы попробуем с ними. Вы читаете на койне, на латыни? Не беда! Я помогу.
* * *
Была уже глубокая ночь, когда профессор оторвался от стола, достал из кармана пачку сигарет, брезгливо посмотрел на нее и положил обратно.
– Удивительно, коллега, удивительно! Кто бы мог подумать? Найти такое существенное несоответствие в материале, который изучен вдоль и поперек! Возможно мы с вами стоим на пороге большого открытия. Впрочем, все это может оказаться пустышкой. Еще этот таинственный Агафокл из Сиракуз…
– Тот самый? – округлил глаза студент.
– Нет, тот как раз умер. Наш Агафокл – просто тезка. В обоих источниках упоминается вскользь, что он первым погиб в битве, а римляне вдобавок пишут, что именно ему принадлежит идея мифической контрмеры против элифантерии. – Преподаватель вздохнул и развел руками. – В любом случае больше это имя не всплывает нигде. Вероятно, мы так и не узнаем, кто на самом деле был этот Агафокл и какую роль он сыграл в сражении. Перед нами, мой мальчик, одна из многих неразрешимых загадок истории.
* * *
Консул Республики Публий Сульпиций Саверрион мрачно следил за тем, как остатки его армии втягиваются в ущелье. С высоты Ликанских высот была хорошо видна Апулийская равнина и войска греков, над которыми серыми холмами возвышались туши слонов. Ветер согнал с отрогов Апеннин сизую тучу. Первые капли дождя ударили в лакированный нагрудник консульского доспеха. Надвигалась ночь. Публий нахмурился, перебирая в уме последние распоряжения. «Эпирец хитер, он не бросит своих воинов на штурм укрепленного лагеря». Консул вздохнул, отвернулся от поля проигранной битвы и вошел в шатер. Настало время творить историю.
В шатре было тепло, потрескивал уголь в жаровнях. В углу над свитками колдовал Эакид из Гераклеи, ученый грек, бывший секретарем еще при старом Сульпицие – грозе самнитов. Когда-то он преподавал юному Публию основы риторики и военного дела. Эакида консул побаивался. Грек и в обычное время за словом в карман не лез, а теперь, после поражения, обидных колкостей было не избежать.
– Что делаешь, старик? – Консул подошел к бывшему учителю. Тот поднял седую голову и смерил Публия долгим, тяжелым взглядом.
– Да вот, мой консул, решил написать песнь о твоей славной победе. Уже и начало придумал «Мы долго молча отступали».
– Ну зачем ты так, дядя!
– А затем! Боги даровали тебе преимущество, а ты им не воспользовался! Враг в одночасье потерял пятьдесят слонов, и ты все равно умудрился проиграть!
– Да они хоть бы предупреждали, боги твои! Кони все разбежались. Ни одной целой турмы на левый фланг.
– Неверие твое, консул, обширнее Вавилона!
– Да у меня при виде ЭТОГО гастаты в обморок падали!
– Значит – дерьмо твои гастаты!
– Не зарекайся, грек! – вспылил Публий. – Это, кстати, твои соплеменники явились сюда без приглашения!
– Горе мне! Славный род Сульпициев опозорен! Что я скажу твоему отцу? – запричитал хитрый Эакид, который понял, что сболтнул лишнее.
– И что еще скажет сенат, – тяжело вздохнул консул.
– Да, и сенат! – мстительно подхватил Эакид. Потом смягчился, посмотрел приветливее. – Ты должен проявить смекалку, мой мальчик.
– Научи, дядя, как мне быть? Не могу же я рассказать, как все было на самом деле!
– Представь, что ты стоишь перед сенатом. Ты должен сказать не то, что было, а то, что они хотят услышать. Ну же, сосредоточься! Вот, я готов записывать за тобой.
Консул выпрямился простер руку. Этот жест придал ему сил.
– Сенаторы и народ Рима! Я принес вам добрые вести! Полчища варваров с юга не смогли одолеть нас…
Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru