В юности Виктор Гюго записал в дневнике: «Хочу быть Шатобрианом или никем». Прошло почти два столетия. О Шатобриане мы помним в основном благодаря строке Пушкина «любви нас учит не природа, а Сталь или Шатобриан» и… этой записи в дневнике молодого Виктора Гюго. А «Собор Парижской Богоматери» Гюго до сих пор читает каждый культурный человек. Во Франции, скажем в повести «Все впереди» единственного дважды лауреата Гонкуровской премии Ромена Гари, старик иммигрант забытой национальности на лавочке в арабском квартале не разлучается с книгой Гюго, иногда путая ее с Библией. Таким образом, мечта молодого Гюго не сбылась – Шатобриана он заметно превзошел, а никак не повторил.
Сын наполеоновского генерала, Виктор начинал как поэт и выигрывал престижные литературные премии (уже тогда были литературные премии, да). Продолжал как драматург. Его пьесы собирали аншлаги в Париже, некоторые из них цензура запрещала прямо в ходе первого представления, и это в свою очередь приводило к студенческим волнениям. Однако в историю мировой литературы он, несомненно, вошел как романист.
Эволюцию политического кредо усредненного европейца можно описать таким старым анекдотом: в двадцать лет – анархист, в тридцать – социалист, в сорок – демократ, в пятьдесят – монархист. Виктор Гюго эволюционировал вдоль этой оси в обратном направлении. Был убежденным монархистом в юности и стал в зрелости знаменем Французской республики, неудобным оппонентом императора Наполеона III в изгнании, которое продолжалось долгих девятнадцать лет и закончилось только с крахом монархии во Франко-прусской войне и Парижской коммуной.
О Гюго существует множество литературных анекдотов. Мои любимые: Гюго налысо остриг себе половину головы и выбросил ножницы в окно, когда ему нужно было срочно дописать какой-то роман; Гюго отказался от ордена Почетного легиона, чтобы не расстраивать друга – Дюма, которого такой честью обошли, и в результате правительство было вынуждено наградить орденами обоих.
Большую часть своего вынужденного изгнания он провел на английских островах Джерсей и Гернзей. Вроде как и в Англии, в убежище всех демократов типа Герцена и Березовского, но в то же время – не покинув Францию. Потому что эти английские острова расположены в Ламанше значительно ближе к берегам Нормандии, чем Британии. Более того, берега Франции окружают залив с островами с трех сторон. И, самое главное, – жители островов говорят скорее на французском, нежели на английском суржике. И вообще – всячески поддерживают многочисленные связи с близлежащими французскими, а не с отдаленными английскими портами. Вроде и в изгнании, а вроде как никуда и не уезжал. Кстати, не меньше, чем своими литературными премиями и наградами, Гюго гордился тем, что гернзейские рыбаки приняли в быту некоторые придуманные им названия местных скал и бухт, о чем не преминул изящно упомянуть в романе.
Почти все свои знаменитые романы Гюго написал именно на этих островах. Но если относительно других шедевров можно представить, что они могли бы быть написаны и в Брюсселе или Лондоне, где Гюго также некоторое время жил, то предлагаемые вашему вниманию «Труженики моря» полностью обязаны своим появлением пребыванию автора на Гернзее и Джерсее.
Более того, в неспешном вступлении «Тружеников моря», заставляющем современного читателя запаниковать – роман или все же путевые очерки он взял почитать в библиотеке? – Гюго описывает архипелаг с дотошностью первооткрывателя. Или даже еще дотошнее – с подробностями, которые сделают честь штатному ботанику или орнитологу экспедиции. Потому что острова в океане – это иной мир, открытый всем пенным валам и ветрам Атлантики, и другие люди, которые никуда не спешат и привыкли полагаться прежде всего на самих себя. Каждый остров кормит себя сам. Каждый рыбак всякий раз один на один борется с океаном.
Обитатели архипелага, островитяне, – все те рыбаки, моряки, контрабандисты, таможенные сторожа, рабочие верфей и судовладельцы, которыми переполнены страницы этого романа, словно созданы самой природой для нужд такого литературного стиля, как романтизм, ярчайшим представителем которого и был Виктор Гюго. Цельные, прямые, молчаливые, нелюдимые и в то же время неистовые, как рыбак Жиллиат. Только вот с необходимым по законам жанра сказочным злодеем, которому должен противостоять главный герой по канонам романтизма, вышло как-то неубедительно. Потому что Жиллиат противостоит значительно более могущественному противнику – самому Атлантическому океану. Гюго вроде как вспоминает о том, что в романтизме зло должно быть персонифицировано, и пытается слепить такого злодея из дотоле безупречного капитана местного парохода Дюранда, однако даже это можно посчитать намеком на то, что среди высокодостойных островитян мог жить только глубоко законспирированный негодяй. Если бы не романтизм, поступки капитана Клюбена могли бы иметь и совсем другое объяснение без потерь для сюжета. О том, что он поступил нечестно, другие герои романа и читатели узнают от автора. И вынуждены верить, потому что других свидетелей этому нет, а всеведущий автор – также одна из характерных черт романтизма.
Название парохода, кстати, Гюго пишет без кавычек, настаивая на этом. Дюранда. Потому что это новоизобретенное в те времена судно, обеспечивающее острову единственную надежную связь с материком, можно считать членом семьи местного удачливого судовладельца Летьерри. А мы можем считать «Тружеников моря» также первым романом, в котором одним из главных действующих лиц является пароход. А основной интригой – его спасение после кораблекрушения, на котором завязано все, даже свадьба племянницы судовладельца Дерюшетты, чье имя является уменьшительным от Дюранды.
Думаю, я сказал уже довольно, чтобы заинтриговать читателей и побудить их следить за интригой и сюжетными поворотами этого приключения далее самостоятельно. Отмечу только, что со времен Гюго наши знания о море несколько изменились, и благодаря изобретению другого француза, Жака-Ива Кусто, мы уже знаем, что спруты не бывают ни такими огромными, ни такими кровожадными – живут всего два года и на аквалангистов предпочитают не нападать. Но это не уменьшает достоинств романа. Колесные пароходы ведь тоже давно устарели. Но не изменилось ни море, ни его труженики.
Уже сверяя написание экзотических имен островитян для этого предисловия, я понял: если нашего Александра Грина перевести на французский, получится их Виктор Гюго.
