Великому роману современного канадского писателя Джефферсона Дэвиса «Пятый персонаж» предпослан эпиграф, объясняющий смысл названия:
В терминологии оперных и драматических коллективов, организованных в старом стиле, роли, отличные от четырех главных – Героя, Героини, Наперсницы и Злодея – и тем не менее существенные для Прояснения и Развязки, назывались Пятый персонаж; об актере, исполнявшем эти роли, нередко говорили как о Пятом персонаже.
Т. Оверскоу. Датские театры
Если для разнообразия уподобить мир не театру, а бильярдному столу, то все люди, события, даты, идеи в нем окажутся шарами, катающимися в едином пространстве каждый – по своей собственной траектории, заданной начальным толчком. Однако столкновения между ними неизбежны, и каждое такое столкновение (в нашей метафоре контакт, а то и конфликт) приводит к изменению траектории всех участников, что неизменно приводит к изменению общей диспозиции шаров на столе. Все хорошо известен анекдот про человека, который у райских врат внезапно узнал, что смысл и цель его жизни были в том, чтобы в каком—то пыльном году в командировке в вагоне—ресторане передать соль кому—то другому. Как мрачно бы ни звучала идея этого анекдота, но сама объективность требует признать, что нам не известен общий план мироустройства, цель развития мира и наша роль в нем. «Кто мы? Откуда мы? Куда мы идем?» Эти вопросы остаются без ответа чаще, чем хотелось бы. И никак нельзя исключить, что вот этот бильярдный шар был выпущен на стол для того только, чтобы изменить траекторию вон того шара, столкнувшегося с ним. И пусть в конечном итоге все шары окажутся в лузе, от них останется один шум под досками, пока они катятся, невидимые нам, а затем они снова окажутся на столе и вновь вступят в игру.
В мировой истории очень много таких «шаров», «стрелочников», «маленьких людей», никому не известных лиц, которые в тот или иной момент оказывались в центре важного события, рядом со знаменитым историческим лицом, делали что—то значительное сами, – но не остались на страницах истории или упоминались только в сносках биографической литературы. В этой маленькой книжке я постарался вернуть им исторический долг, потому что их судьбы, личности, радости и заботы ничуть не уступают биографиям известных личностей, на чью жизнь они оказали влияние – вольно или невольно, незаметно или открыто.
Книжка эта явилась в значительной степени побочным продуктом работы над несколькими серьезными книгами об истории масонства, поэтому упоминаемые в ней люди, в основном, так или иначе связаны с этим старинным и крайне интересным братством. Но во—первых, не все, а во—вторых, собственно о масонстве здесь написано очень мало, а много – о том, как потрясающе интересны могут быть люди, их чувства и совершенно непостижимые повороты их судеб.
Абсолютно все истории документальны, правдивы и историчны. Это тот самый случай, когда с трудом понимаешь, зачем нужна художественная литература, когда в реальной жизни и миры созданы поинтереснее, и персонажи ярче, и детали прописаны более крутым профессионалом.
Е. Л. Кузьмишин
Некоторые жития, особенно в изложении Четий Миней, напоминают авантюрные романы, каковыми они и являлись, по сути.
Взять хоть Патермуфия Египетского из второй половины IV века. Ну казалось бы, язычник, бандит, пьяница, полевой командир банды, орудовавшей в окрестностях Александрии. Не особенно успешной банды, впрочем, потому что часто ей приходилось промышлять ограблением могил и раздеванием трупов.
Как-то ночью будущий Патермуфий (мы не знаем его имени при рождении, а почему его назвали потом искаженными латинскими словами «pater noster», «Отче наш», мы тоже не знаем) сидел себе спокойно на крыше на окраине города и занимался сложным и требующим выдержки делом – разбирал крышу, чтобы забраться потом в дом к девушке, которую заприметил днем, снасильничать ее и ограбить, возможно, убить, таких детальных планов он себе не строил. И эта непунктуальность привела к тому, что он устал ковыряться в соломе и заснул как младенец прямо там. Но во сне ему явился сияющий человек, который отчитал его за хулиганство и почему-то посулил в случае раскаяния пост военачальника.
Девица утром вышла на крышу (ну они все там проводили много времени, пока не жарко, от чего пострадала в свое время Вирсавия) и с удивлением увидела там незнакомого брутального мужчину, который вместо здрасьте обратился к ней с вопросом: «Извините, а где тут у вас церковь?». Сердце девичье – потемки, поэтому она отвела его не в отделение, а, что характерно, в церковь. Там его знали, и не с лучшей стороны. Поэтому в чудесный сон и раскаяние не поверили и решили прогнать. Но он не уходил, но напротив, сделался буен и просил крещения все настойчивее, а нелучшая сторона его давала себя знать все отчетливее. Тогда пресвитеры сказали ему то, что любой сказал бы в этой ситуации: ему приказали выучить наизусть начало первого псалма и повторять про себя и вслух постоянно, как мантру, и пока не выучит, не возвращаться.
«Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей, но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь!» – повторял в такт шагам Патермуфий. А я бы ему еще включил туда следующую фразу: «И будет он как дерево», – чтобы дзенское перерождение накрыло его быстрее.
Но Патермуфию и этого оказалось достаточно. Через неделю он вернулся в церковь и сообщил, что перешел на хлеб и воду, имел ряд видений и намерен далее вести жизнь пустынника. Пресвитеры вздохнули с облегчением, переглянулись и крестили его этим именем, вошедшим в святцы. Патермуфий действительно удалился в пустыню и пропал на семь лет. Потом он рассказывал, что рацион его из акрид и воды еженедельно по воскресеньям разбавлялся хлебом, чудесным образом являвшимся перед его пещерой.
А в основном он занимался одним из своих прежних хобби, трансформировав его вплоть до наоборот: он взял на себя труд облачать и бальзамировать покойников и в заказах у него не было недостатка по всей округе. Иногда, не успевая по всем адресам за день, он в молитве просил солнце остановиться и дать ему дойти до очередного села, и солнце слушалось.
Еще он развил в себе жуткую дотошность и тягу к дисциплине. Приходя к умершему, он строго спрашивал его, точно ли тот собрался помирать и не желает ли он еще пожить. Умерший воскресал, ошарашенно извинялся, что помер раньше прихода святого, объяснял, что он уже там распаковался и начал обживаться, что здесь ему не очень нравилось вообще-то, – и тогда Патермуфий отпускал его, и тот умирал окончательно.
