– Час добрый, братва, мир дому вашему, делу общему и всему воровскому ходу… – услышал я сквозь сон от тормозов, то есть дверей хаты.
«Еще один клоун, твою мать, нарисовался», – подумал я и пожалел, что нечем накрыться с головой, да и смысла нет, в камере на двадцать две шконки нас человек семьдесят (в праздники и того больше). Нас, бывших вояк, пятеро: я, Шах, Гестапо, Гринпис, и Лесик. Ну об этом позже. В дальнем углу сидели рули, они же – блатные местного розлива. С ними был заключен пакт о ненападении, так как мы на них клали с прибором, а они по шакальей привычке не решались на активные действия. Остальная масса ничего примечательного не представляла, в силу пофигизма. Такая картинка мироустройства, или проще сказать государства.
«От, сука, хрен поспишь», – зло думал я, тем временем рассматривая очередные клоповьи укусы на пузе.
– Хорошо тебе, Шах, – обращаюсь я к представителю татарского народа, – у тебя резус отрицательный…
– Нормально, сапер, нам татарам лишь бы даром, – бормочет Шах в ответ, продолжая точить об край шконки металлическую пластину, честно уворованную с прогулочного боксоря.
– Слышишь, сапер, что за хрень?! Эти ластовые дорожников назначили, и прогоны в тетрадь писать будут, любой шмон – палево, отметут тетрадь и крест на хате поставят, че делать? – Шах, не поднимая головы, выдает новости, продолжая точить пластину.
– Валера, – обращаюсь я к Шаху, – ты мало двоих резанул по пьяни, так еще и этих хочешь?
– Да то не люди, и это не люди, – филосовствует Шах, – знаешь, когда Раскольникова спросили на хрена бабку завалил за пять рублей, он знаешь что ответил?
– Я знаю, – вмешивается Гестапо, – одна бабка пять рублей, две бабки десять. Гестапо, он же мой тезка, за пристрастие к пыткам и влетел к нам, все допытывал барыгу одного о секрете его экономического подъема, в итоге узнал, только барыга помер, но потом.
– Сапер, эта блоть давно уже покраснела, как помидоры, надо решать с ними, – продолжает Гестапо, – нам дорога нужна, а эти сидят на ней, как собаки на сене.
Во многом мой тезка прав, у кабуры (отверстие в стене) сидели шестеренки блатных, и тут без вариков. Гонять коня по воздуху, тоже их ушлепки сидят, блин, как у классиков – Кто виноват и Что делать. Ладно, все по мере поступления, сейчас главное списаться с другими хатами, ибо после войны УФСИН задолбалось принимать нашего брата.
Гестапо же продолжил, – Сапер, это сейчас паритет, а если их больше станет, а наших на этапы заберут, у нас вон Гринпис в осужденку ждет очереди, да и Лесик на подходе. Надо решать сапер…
Я молчу, надо думать, а думать стоит о многом. По слухам, начальником нашего заведения стал хороший дядька, ранее командовавший фильтрационным лагерем в Чечне, и свято веривший в методы под названием «Я не вижу крови, мало крови». На новом корпусе бастанула хата из за двух приблатненных челов, так нисколько не думая о конвенциях и правах человека, местные омоновцы получили хорошую практику. Идти под молотки как-то не хотелось, поэтому я решил озвучить свой план.
– Значит так, парни, слушайте сюда… – И минут десять излагал в деталях почти всю стратегию и тактику.
– Знаешь, хоть это и не по понятиям, но выхода нет… – задумчиво произнес Гестапо.
– Да на хую я видел эти понятия! Эти что ли по понятиям живут, это тут они законники, а на воле – беспредельщики, их давно об хуй стукнуть надо. Вот они, как собаки, вцепились в свои понятия, а каждый до кума бежит, наперегонки кто кого сдаст, откуда у них ширево и фильтровое курево? С воли чтоли греют?
– Ага, они последний хуй без соли доедали, а тут грев, шлаебонь местная, – выдыхает Шах.
Я согласен с Шахом, – поэтому работаем тихо, – делаю я вывод.– Да, кстати, с барыгами говорили? – спрашиваю я у парней.
– Есть такое дело. Там Гринпис тер, он в курсе, – отвечает Шах.
– Ладно, проснется – спросим, – говорю я, а сам наблюдаю за очередным шоу. Новенького первохода, развели на покурить и заварить, и теперь чешут ему про арестанские традиции.
– Этот телок явно за мешок картошки сел, – перехватив мой взгляд, подхватывает Шах, – сейчас этого остолопа на пальму к решке погонят.
И точно, этот Вася, валенок, полез на верхний шконарь и заорал в то, что в нормальных домах называется окном, а у нас хрен поймешь что – чудо пьяных сварщиков.
– Тюрьма – матуха, дай кликуху, да не простую, а воровскую!
В соседних хатах подхватили тему и понеслось. – Урод! Пидор! Гандон! – орали соседи.
Наши с интересом наблюдали за происходящим.
– Не! Не пойдет! – орал наш придурок в решетку.
Помимо рогатых и пернатых предлагалось много вариантов, но все кончается – на тормозах хлопнула кормушка и раздался голос, – Рты закрыли! Я не ясно сказал?!
– Не, не, начальник, мы все… – засуетился Костик, тварь редкая и по виду, и по духу.
Пока местный клоун (а он так и будет потешать всех весь срок) устраивался в своей новой жизни, началось то, чего я в глубине ждал, но боялся. К нам вдруг подошел один из самых денежных барыг – Иваныч. За что и как замели его, я в подробности не вдавался, да и незачем.
– Привет, мужики, – начал он.
– Ну, здорово, присаживайся, – говорю ему и освобождаю местечко на шконке.
– Тут такое дело… – начал Иваныч, – мы с мужиками посовещались, и вот что решили… Давайте мы вам платить будем, а то этим, он презрительно посмотрел в сторону блатного угла, сколько не дай – мало, доят и доят, суки, а вы – военные, хоть и бывшие, с вами проще, вы же не конченые, – льстил нам Иваныч.
Мы призадумались. Схема доения у блатных была отработана – они предьявляли торгашу то, что он барыга, ну, а если хочет жить, то надо помогать порядочным арестантам, кои они и есть, ибо страдают они за люд тюремный, а то, что страдают хуйней – это лирика.
– В общем, давай! Пусть тебе в дачке, по-русски – передачке то, то и то (по списку), и денежек пусть перекинут на счет правильных пацанов, которые по пьяни влетели и первый раз помылись-то в тюрьме. Ну дальше больше – теперь братве нужно ширево, для облегчения страдания, как я понял, ну и симки с телефонами. А тащить это должны родственники барыг, рискуя попасть на уголовное дело. Думали мы долго, рано или поздно это должно было произойти, но силенок у нас не густо, поэтому слегка менжевались.
– В общем так, Иваныч, – подвел я итог, – предъявить что платить более не будете должны вы. Так правильнее будет. Ну а там – наш базар, как порешим так и будет.
– Мужики, мы поможем, честное слово – поможем, – на прощание сказал Иваныч и, как тень, прошелестел к своим.
– Что делать-то будем, братва? – спросил я. Гринпис уже проснулся и доставал из баула чай, – Че? Че? – буркнул он, – заебало на голодняках сидеть, свое брать надо… – И пошел ставить чифирбак.
