Рассвело. В поле тихо-тихо, ни звука. Кругом ни души. Сеня Трошин сидел на корточках в молодом овсе и пристально смотрел на большую каплю росы. Русые, почти белые волосы с завитушками над висками ничем не прикрыты. Сеня отводил голову то в одну сторону, то в другую, наклоняясь и прищурив глаза. Нет-нет да и улыбнется. В руке он зажал фуражку – в ней что-то зашевелилось. Сеня приоткрыл фуражку и погладил крохотного зайчонка с гладким и нежным пушком.
– Сиди, сиди, дурачок! Ничего тебе худого не будет.
Зайчонок пошевелил ноздрями, еще плотнее прижал уши и доверчиво полез к Сене в рукав, откуда шло тепло.
– Ну, сиди в рукаве. Ладно. Сиди, так и быть: будешь там, как на курорте… Забавные эти зайчата-сосунки, ничего не смыслят ровным счетом – бери его руками и неси…
Сеня снова устремил взор на ту же каплю росы. Если посмотреть на нее слева, то виден в ней предутренний розово-красный горизонт неба; если посмотреть справа, то видно отражение зелени поля и облака. Настоящие, но крохотные облачка! Целый мир в капле! И Сеня видит это крохотное отражение мира, тихого, спокойного в предутренней свежести. Если смотреть одним глазом, закрыв другой, то картинка становится отчетливее, ярче.
Он присел на колени и посмотрел вокруг. Роса на листьях играла и переливалась. На каждом листочке – капля, и в каждой капле – маленький мир. Много удивительного видел Сеня в поле, но такое заметил первый раз за свои двадцать четыре года.
Он встал. Пересадил зайчонка в фуражку и сунул ее за пазуху. Чуть постоял. Перекинул перепелиную сеть через плечо, а на второе плечо вскинул связанные ботинки. Поднял с земли сумочку, в ней затрепыхались перепела. Еще раз посмотрел на разбросанные по полю хрусталики росы и пошел прямиком, по посевам. Брюки у Сени уже давно были мокрыми до колен – сильнее намочить их уже не страшно. Да и роса была такая приятная, освежающая, бодрящая. Как хорошо в поле на рассвете!
Но вдруг он остановился: впереди на кургане, как изваяние, появившееся на грани ночи и дня, стояла огромная волчица. Сеня долго смотрел на нее не шевелясь, потом тихо прошептал:
– Здорово, знакомая!
Волчица, повернувшись всем корпусом, посмотрела в его сторону и спокойно ушла за курган.
Выбравшись на дорогу, Сеня пошел не в село, а в противоположную сторону: он шел на работу прямо с охоты. До села надо было бы пройти километров шесть, а до места дневной работы, на пропашку подсолнечника, – не более километра. Для такого случая он и завтрак припас с собой в рюкзаке.
Вскоре он подошел к бригадному стану и скинул у лесной полосы ватник. На работу люди приходили не раньше семи часов, и Сене оставалось еще часа три-четыре на сон. На стане было так же тихо, как и вокруг. Сторож, инвалид Отечественной войны Григорий Фомич, крепко спал сидя, вытянув деревянную ногу и склонив голову на грудь: заревой сон крепок и сладок.
– Пусть поспит, – произнес Сеня тихо. – Сейчас тут и красть-то нечего. Вот когда хлеб, тогда другое дело. Тогда, если уснет, разбужу.
Затем он достал зайчонка и посадил на ладонь: тот был не больше гусиного яйца.
– Давай-ка я выпущу тебя тут, в лесополосе. А? Тут тебя коршун не достанет, – обратился он к зайчонку.
Сеня присел, чтобы посадить зайчонка под куст. Но тут послышались издали ритмичные щелчки, похожие на легкое щелканье кнутом. Он прислушался и подумал: «Константин идет. Подожду выпускать – дам ему посмотреть». И накрыл сосунка другой ладонью.
Щелчки изредка, но регулярно повторялись и приближались. А через несколько минут на просеке показался человек. Он шел, подняв голову, будто смотря все время перед собой, постукивал палочкой по голенищу сапога и тихо мурлыкал какую-то песню. Одет он был хорошо: тонкого сукна брюки забраны в добротные сапоги, коричневая сатиновая рубаха, на плечи накинут серый летний пиджак. Кроме палочки, у него в руках ничего не было. Не доходя до Сени шага три-четыре и постучав палочкой о голенище, остановился, держа голову все так же высоко.
– Кто тут? – спросил он.
– Я.
– Сеня… Как охота?
– Шестерых поймал.
– Хорошо.
– Роса с полночи упала, а то больше поймал бы. Перепел в росу не идет под сеть. Орет как оглашенный, а ни с места.
– Ишь ты какое дело! Боится замочиться… Жирные?
– Ничего… Садись-ка сюда, Константин. Что-то покажу.
– А ну? – И Константин, осторожно ступая, подошел к Сене. Он был слеп. Открытые глаза были неподвижны. На вид он казался ровесником Сени. Тонкими, мягкими кончиками пальцев он прикоснулся к Сене, затем они крепко пожали друг другу руки.
– Зачем и куда ходил в такую рань, Костя?
– Это тебе – рань, а мне все едино… На кукурузу ходил – обошел всю: теперь знаю, где она в этом году посеяна и как к ней идти.
– А-а. И нашел? Как это ты смело по полю ходишь? Не боишься заблудиться?
– А вот она. – Костя поднял палочку и постучал ею. – Я по ней правлюсь. Пусть, скажем, передо мной столб впереди – чуть стукну ею по сапогу, и она скажет: столб. Вот дошел до бригадного стана и вижу сразу – стан. Или вот ты сидишь, а я иду мимо: молчи, пожалуйста, я все равно увижу. Каждое вещество отражает звук по-разному. И посевы тоже: подсолнечник свое отражение дает, рожь – свое. Я все вижу. И волна такая тонкая от каждого предмета доходит к лицу… Не понимаешь? – спросил он вдруг.
– Нет, почему? Понимаю. Но только считаю – мне это недоступно. Мне закрой глаза – и каюк. Ты вот и щетки делаешь, и хомуты вяжешь, и сети плетешь, на все руки мастер. Все это и я, конечно, могу научиться, но только глазами. А так – недоступно.
– Оно и мне кое-что недоступно. Вот смалу слышу: «Свет, свет», а что оно такое – понятия не имею. Скажем, зеленый лист и желтый лист осенью – это я вижу, пальцами определю. А свет – не знаю. Оно, вишь, какое дело, мне это недоступно, значит.
– Ну ладно, – перебил Сеня, видимо не желая углублять тему разговора. – Ты смотри, кого я под комком нашел. – И он приблизил к Косте ладони с зайчонком.
– Вроде бы крольчонок… – Костя гладил зайчонка и трогал тонкими пальцами шерстку, ушки, лапки. – А-а! Зайчонок?
– Точно, он.
– Мяконький какой… А зачем ты его от матери унес? Нехорошо это, Сеня. А?
– Как раз наоборот. Тут, в лесной полосе, ему безопасно, а там его коршун может в два счета слопать. А матерей у него столько, сколько зайчих с молоком.
– Это как так?
– Очень просто. Она, зайчиха, как, значит, народит зайчат, то покормит их сразу же, а они тут же – шмыг, шмыг! – в разные стороны и под комочки или в ямочки. Все. И прощай, мамаша!
– А потом?
– А потом так: как он захочет есть, то тихо-онько пищит: «Пи-пи-пи!» Тогда бежит к нему зайчиха с молоком, какая ближе от него. Иной раз и две сразу бегут, только ешь, пожалуйста, не ленись.
