Валерий Коршунов с самого утра был не в духе. И дело было не в том, что проснулся он сегодня с головной болью. Пара таблеток цитрамона решила проблему за три минуты. И даже не в пресловутой плохой погоде. Хотя погодя действительно сегодня была дрянь. Все утро лил проливной дождь, дороги были забиты под завязку, и Валерию пришлось до своего офиса не ехать, а ползти. Но все это было бы ничего и вполне терпимо, если бы не шеф.
Саянский Юрий Александрович, 45 лет от роду, его родной дядя и одновременно президент крупной строительной компании, одной из ведущих на строительном рынке Москвы, созвал сегодня совещание. Вполне обычное, каких он проводит по несколько раз в неделю. Но сегодняшнее собрание вывело Валерия из себя. Саянский напомнил членам совета директоров, что близится собрание акционеров, на котором предстоят выборы президента компании. И даже пошутил, что вполне возможно, что скоро у них появится новый босс.
Вот уж, где настоящий фарс, так фарс, раздраженно думал Коршунов. Всем понятно, что мероприятие с заранее известным финалом. Само собрание чистая формальность, ведь все члены совета директоров являются по совместительству еще и членами семьи Саянского, кроме одного залетного Понамарева. И ясно, как день, за кого будут голосовать акционеры. Именно это-то и бесило Коршунова весь остаток дня. Ему уже давно до ужаса надоело ходить под своим дядей, человеком жестким и авторитарным, не признающим вокруг себя никого в качестве равного себе. Только собственная персона вызывала у Саянского почет и уважение. А все остальные так, мелочь, ничего не значащая шелупонь, что крутится у него под ногами.
Коршунов застонал от бессильной ярости, вспомнив, сколько унижений и попреков в своей убогости и никчемности он наслушался от своего дяди за всю свою жизнь. Благо его жизнь в доме своего родственника протекает уже давно. Почти четверть века. С тех самых пор, как погибли его родители, и дядя милостиво взял племянника в свою семью. Коршунов теперь понимает для чего он это сделал. Не от великого человеколюбия, а от великой жажды самоутверждаться за его счет, жажды пинать и унижать его, как последнего…Коршунов заметил, что руки его невольно сжались в кулаки от всех этих нерадостных мыслей.
Нет, это никуда не годится. Надо срочно успокоиться. Черт с этим дядей. Ситуация все равно неразрешимая, так стоит ли тогда так изводить себя. Лучше пойти и храпнуть водочки для успокоения так некстати расходившихся нервов.
Коршунов едва дождался конца рабочего дня. И первое, что он сделал, войдя в квартиру, ринулся на поиски заветной бутылочки. На привычном месте ее не оказалось. Коршунов вспомнил, что они же выпили ее в эти выходные. К его жене Галке приходили родители. Пришлось израсходовать весь стратегический запас. Но Коршунов не расстроился. Он знал, что у Галки всегда есть заначка на случай неожиданного прихода какой-нибудь ее подружки. Правда, пьют бабы всякую дрянь, красное винище. Вот мерзость. Но сейчас и оно пойдет. На безрыбье потянет за вполне приличную выпивку. Коршунов ринулся к шкафу, где лежали вещи жены. Бутылочка не обнаруживалась. Но Коршунов не унывал и продолжал рыть. Не может быть, чтобы не было.
Коршунов стал обследовать все полки подряд, надеясь все-таки найти заветную заначку, но безрезультатно. Он бессильно опустился на пол. Он сидел среди вороха вещей жены, выкинутых им в порыве поисков, и бездумно перебирал всю эту кучу барахла. Все эти вещи его женушка именует прикольными дамскими штучками. Неожиданно рука его наткнулась на толстую тетрадь.
Коршунов открыл ее, машинально пробежал глазами первые строчки. Взгляд его сразу стал осмысленным и заинтересованным.
– Вот это да! – Валерий даже присвистнул от неожиданности. Дневник. Его дражайшая половина, оказывается, ведет дневничок, как сентиментальная тургеневская барышня. Коршунову стало безумно интересно, что бабы пишут в таких тетрадочках. Он погрузился в чтение.
Прошло полчаса, а Коршунов все читал и читал и никак не мог оторваться. Еще пару часов назад, если бы его спросили, он сказал бы, что знает свою супругу, с которой они женаты целых три года, как свои пять пальцев, вдоль и поперек. Ему иногда с ней становилось даже скучно, насколько знакомой и зачитанной до дыр книгой казалась ему она. А вот, поди, ж ты! Вчитываясь в эти строки, он обнаружил вдруг, что оказывается, совсем не знает свою вторую половину. На страницах этого дневника вырисовывался образ совсем незнакомой ему женщины.
– Вот дрянь! – выругался Коршунов. Овцой прикидывалась, а сама, оказывается, мечтала о тряпках, и побрякушках, как и все ее безмозглые подружки. Столько прочитал уже страниц – и все про это. А говорила, что просто любит его и, кроме его любви ей ничего на свете не надо.
– А это еще что! – Брови Коршунова изумленно поползли вверх. У него невольно дернулась щека и задрожали губы, когда он прочитал следующие строки:
«Сегодня Валерка сделал мне предложение. А на лице уверенность, как будто я всю жизнь мечтала об этом браке. Думает, если я дочь алкаша, так рада за первого встречного поперечного замуж выйти? Смешной. Считает, что я влюбилась в него по уши. А он мне вообще-то до лампочки. Да и за что его любить? Так! Ни рыба, ни мясо. Не то, что его дядя. Вот это мужик, так мужик. Сильный, красивый, смелый. Я б за таким, помани он меня пальцем, не то что пошла, побежала бы. Да нет, ползком поползла бы. Только Юрий Александрович никогда не сделает мне предложение. Пока не сделает. Женат, к сожалению. Ну и пусть. Я подожду, когда его мымра Юль свет Алексеевна, состарится. А тут и я во всей красе. Ничего я терпеливая. Я дождусь своего часа. А чтоб ждать не скучно было, мой идеал всегда рядом должен маячить. Поэтому, Валерочка, я все-таки скажу тебе: да. И стану твоей женой. Чтобы преданно и верно любить, но только не тебя дурачка, а твоего дядю. Бог даст, я найду когда-нибудь к его сердцу лазеечку».
– Вот сука! – Коршунов со всего размаху швырнул дневник на пол. – Тварь! Змея подколодная! Пригрел на шею гадюку, – поочередно выкрикивал он. – Ну, ничего, я покажу тебе! И тебе и твоему разлюбезному! Вы у меня еще попляшете! Оба!
Коршунов резко встал и ринулся вон из квартиры к ближайшему ларьку. Ему сейчас хотелось уже не просто выпить, а напиться. Напиться, как свинья, в стельку, чтоб до поросячьего визга. Потому что, возможно, это последний раз. Последний, перед великой битвой, в которой он должен выйти непременно победителем.
