Проклятый ноябрь, каждый год одно и то же, в душе словно вскрывалась гнойная старая рана. Светлана оторвалась от шитья и покрутила головой, заныла затекшая от сидения в одном положении шея. В прошлом году исполнилось двадцать пять лет после маминой смерти, такой вот бессмысленный жизненный «юбилей». С годами Светлана научилась понимать, что за каждым человеческим поступком прячется своя, часто веская, причина. Но ни одна причина не была достаточной, чтобы отвезти их с сестренкой за тысячу километров «на каникулы», вернуться на самолете домой и покончить с собой. Отвлекая от невеселых мыслей, заклацала пустыми челюстями старенькая швейная машинка. Светлана водворила дочкино платье обратно под лапку и довела строчку до конца. До генеральной репетиции Виткиного концерта оставался всего день и две почти полные коробки непришитых блесток, думать о прошлом, которое нельзя изменить, не имело никакого смысла.
На кухне гнусаво запищал таймер духовки.
– Слышу! – крикнула Светлана и невольно оглянулась, на минутку забыв, что дома никого нет: Геннадий повез Виту в парикмахерскую.
Звук таймера зашкалил до тонкого писка.
– Да иду я, иду, – проворчала Светлана, поднимаясь с места.
Привычка разговаривать с неодушевленными предметами выглядела не так уж и странно, когда некому было думать, что ты сошла с ума.
От аромата на кухне неожиданно свело желудок, Светлана отключила вопящий таймер, вооружилась рукавицами-прихватками и вытащила из духовки увесистый металлический поднос.
Курица на решетке выглядела вполне себе гриль, не хуже, чем на картинке в Виткиной кулинарной книжке. Светлана достала нож и осторожно надрезала грудку. Хрустнула поджаристая корочка, из разреза засочился прозрачный сок. Судя по всему, рецепт оказался вполне достойным. Сердце кольнуло непрошеным сожалением. В поселке, где Светлана провела первые восемь лет жизни, существовали диспансер для душевнобольных и клуб, но за книгами надо было ездить в райцентр, да и там выбор детских книг был весьма ограничен. Кто знает, если бы Светлана больше помогала по хозяйству или хотя бы научилась варить суп, как того хотела мама, – все сложилось бы по-другому.
Светлана достала из настенного шкафчика коробку с фольгой, укрыла курицу и вышла из кухни. Заныла, ругнулась под ногами скрипучая половица. Комнаты в большом доме были все как одна устланы коврами или ковровым покрытием, и только коридор Геннадий оставил таким же, каким он был с начала постройки дома.
Пятнадцать лет назад, когда Светлана впервые переступила порог дома Золотаревых, дом показался ей темным, почти зловещим. Звуки странно отражались от старых стен, в углах будто замерли недобрые тени. Сколько бы настольных ламп, торшеров и люстр она со временем ни завела, победить темноту окончательно оказалось невозможным. Рассеянный свет из приоткрытой двери Виткиной комнаты в конце короткого ответвления вправо, казалось, только усиливал мрак. Стараясь не наступать на самые ворчливые половицы, Светлана прошла к дочкиной комнате, аккуратно прикрыла дверь и почти бегом рванула в противоположную сторону, где находилась их с Геннадием спальня.
В свое время комната принадлежала родителям Геннадия, время, о котором муж не любил говорить. Светлана знала только, что после отъезда матери отец Геннадия заколотил дверь в спальню досками и перебрался в старую часть дома. Светлана вспомнила, как кряхтел Геннадий, выдирая из досок длиннющие гвозди. Судя по длине гвоздей, предполагалось, что комната останется замурованной навсегда.
Светлана подошла к массивному четырехдверному шкафу у стены и открыла украшенную резьбой дверцу. Благородное дерево было теплым, почти живым на ощупь и имело глубокий, радующий глаз глянец. В доме было несколько предметов, сделанных дедом Геннадия. Добротная, ладная мебель внушала странную уверенность, что жизнь может продолжаться и после смерти. Все, к чему приложил руки Золотарев-первый, продолжало исправно служить его потомкам.
Светлана сдвинула секретную панель на задней стенке шифоньера и нашарила рукой прямоугольную жестяную коробку из-под рождественского печенья. Печенье было давно съедено, и теперь в коробке хранились мелочи, которыми по неясной причине не хотелось делиться с другими.
Светлана присела на кровать и высыпала на покрывало содержимое коробки. Целлофановый пакетик с пучком перетянутых красной ниткой первых Виткиных волос приземлился поверх всего остального. Светлану в очередной раз поразило, какими тонкими и беззащитными выглядели младенческие волосики. Казалось, что они принадлежат не человеческому существу, а кому-то еще. Сейчас Виткина шевелюра напоминала скорее гриву, чем цыплячий пух.
Светлана отложила пакетик с волосами в сторону и, не удержавшись, заглянула в почтовый конверт с очередным «трофеем». Два Виткиных молочных зубика из восьми были беспощадно разрушены кариесом. Витка с детства была сладкоежкой, и все потому, что муж разрешал ей есть конфеты в кровати! Светлана вздохнула и тут же сама себя остановила. Геннадий был замечательным, удивительно внимательным отцом. По большому счету, кариес был малой ценой за дружбу между отцом и дочерью.
Светлана бережно ссыпала зубы обратно в конверт и продолжила поиски. Тетя Маша, старшая мамина сестра, однажды сказала, что судьба любит ходить кругами, и в том, что Светлана и Аида быстро осиротели, не было ничего удивительного. Мама и тетя Маша тоже рано остались без отца, через год с небольшим умерла от туберкулеза их мать. Светлана в тети-Машин фатализм не верила, но, если быть абсолютно честной, нежелание «повторить судьбу» позволило ей достаточно легко согласиться с решением мужа ограничиться одним ребенком. Два с половиной года назад, когда младшая сестра родила сына, а не дочь, Светлана испытала чувство полного облегчения. Сестры, которым было «суждено осиротеть» остались за горизонтом прошлого.
Пожелтевший по краям квадратик сложенной пополам фотографии, ради которой Светлана затеяла «инспекцию» своих странных сокровищ, оказался зажатым между концертным буклетом и приглашением на их с Геннадием свадьбу. Когда-то давно Светлана часто смотрела на мамину фотографию, а лет в десять даже завела привычку задавать маме вопросы и воображать, что та дает ответы, которые никто, кроме нее, не слышит. С того времени прошла вечность, но каждый год в ноябре Светлана вытаскивала мамину фотографию на божий свет, что стало своего рода ритуалом, способом помянуть маму своим, только ей известным способом.
Светлана осторожно разогнула старую фотографию и вгляделась в изображение. С потертого на изгибах черно-белого снимка смотрела юная девушка, на вид ненамного старше Виты. По спине Светланы скользнул неприятный холодок. Она всегда думала, что мама выглядит слегка испуганной, потому что фотограф застал ее врасплох. Никогда прежде Светлане не казалось, что выражение лица будущей мамы и бабушки, которую Витка никогда не знала, напоминает лицо человека, увидевшего смерть.
