Знойным августовским днем большой конференц-зал городской администрации, в котором проходило организованное местным отделом народного образования совещание, был полон людей. Несмотря на убаюкивающий теплый ветерок, врывающийся сквозь распахнутые настежь окна, в лицах большинства присутствующих читался если не страх, то полное смирение и верноподданнический трепет. Чтобы понять причину этой нервической солидарности государственных мужей, необходимо сказать несколько слов о человеке, председательствующем на данном мероприятии. Со всей уверенностью можно утверждать, что возглавляющая гороно Валентина Львовна Кириевская – или, как за глаза окрестили ее подчиненные, Валькирия – была женщиной во всех отношениях выдающихся достоинств. Доведись ей жить в семнадцатом веке где-нибудь в окрестностях Антверпена, то известный ценитель женских форм Питер Рубенс провел бы немало недреманных ночей, мечтая увековечить ее ухабистый стан на одном из своих бессмертных полотен. Однако природной статью список достоинств Валентины Львовны отнюдь не исчерпывался, и в академических кругах ее фигура выглядела не менее фундаментально, чем в обширном кресле рабочего кабинета. Все дело в том, что чиновница являлась еще и соавтором целого ряда учебников, многочисленные тиражи которых ежегодно наполняли запахом свежей печати школьные библиотеки города. Поэтому не удивительно, что присутствующие, исполненные уважения к своей неординарной начальнице, смиренно ожидали, когда она устанет снимать стружку с проштрафившихся подчиненных, и перейдет, наконец, к торжественной части собрания: вручению почетных грамот школам, отмеченным на всероссийских олимпиадах. Вернее сказать, такая школа была лишь одна, но ее учащиеся заняли сразу несколько призовых мест. Директор этого учебного заведения Владимир Николаевич Лосев, разумеется, так же находился на совещании. Несмотря на то, что у него не было никаких причин опасаться молний, метаемых карающей десницей председательствующей особы, Лосев, тем не менее, предпочел занять место в самом удаленном от августейшего внимания углу зала. Компанию ему составили его старинный приятель Павел Анитов, возглавляющий отдел образования как раз того района города, где располагалась означенная школа, и Ирина Муравьева – чрезвычайно эффектная учительница математики, подготовившая одного из дипломантов олимпиады. Отдаленность от начальственного ока позволяла им чувствовать себя довольно раскованно и даже вести негромкую беседу:
– Ну вот, Володя, в речи нашей Валькирии появились паузы на поиск мысли, а это верный признак, что менторский зуд начал стихать. Значит, вскорости к раздаче пряников перейдет. Я ведь не первый год с ней работаю – все повадки изучил. Так что готовься, сейчас и до вас дело дойдет. Главное, отметь неоценимый вклад муниципалитета в успехи школы и благодарно улыбайся: Кириевская это любит.
– Да мне, Паша, не до улыбок, тем более благодарных. Я уже десять раз пожалел, что мы с олимпиадами связались. По всем бумагам теперь получается, что именно благодаря ее учебнику наши ребята номинантами стали.
– Мы уже говорили по поводу бумаг, и ты сам понимаешь, что так будет безопаснее. А свалившаяся на тебя благосклонность начальства – самое лучшее прикрытие вашему «тайному ордену».
– Я совсем о другом, ты же знаешь Кириевскую, теперь она из кожи вон вылезет, чтобы ее учебный курс как плесень расползся по всей области, а по возможности и дальше. Благодаря мужу, вероятно, у нее это получится: один звонок из министерства, и местная бюрократия с рвением цепных псов примется следить за тем, чтобы нужный учебник лежал на каждой парте. И никому не будет дела, что из-за этого кирпича с буквами дети вместо знаний приобретут сколиоз. Впрочем, ожидать понимания от чинуш, уже забывших как скрипит мел о классную доску, было бы наивно.
Последний тезис собеседника явно задел Павла за живое, тот насупился и процедил сквозь зубы:
– На меня, дружище, намекаешь? Дескать, школьным мелом руки толком не измарал, и имел наглость пойти руководить районным образованием.
Понимая, что дело может дойти до выяснения отношений, Владимир Николаевич решил сгладить ситуацию, однако попытка примирения, вопреки задуманному, сквозила непроизвольной иронией:
– Ну что ты такое говоришь, Паша. Кого из твоих коллег не спроси, не то что в городе, а даже в областном министерстве, любой скажет, что ты большой профессионал и эффективный руководитель.
– Не надо оправдываться, я тебя прекрасно понял. Значит, так получается: ремонт в школе и отдых в летнем лагере ты, Павел Олегович, нам организуй, а в учебный процесс лезть и не думай: не твоего ума это дело. А то, что утвержденные министерством программы не будут пройдены – не беда, пусть каждый преподает, как Бог на душу положит. Ты хоть представляешь, какой бардак в образовании начнется без, как ты выразился, цепных псов?
– Паша, я не умалишенный, чтобы мечтать об упразднении контроля над школами, тем более что дурошлепов там сидит не меньше, чем в министерских кабинетах. И я прекрасно понимаю, что учебные программы вам спускают «сверху» не для того, чтобы вы их обсуждали. Все, чего я хочу, это только, чтобы вы не мешали тем, кто действительно знает, как найти подход к детям и умеет превратить рутинное обучение в захватывающую игру. Вот только разглядеть этих энтузиастов холодными рыбьими глазами, коими созерцает мир каждый второй твой коллега, не представляется возможным. Тебе же я искренне благодарен за то, что ты не сообщаешь «куда полагается» о нашей, так сказать, самодеятельности.
– Ничего себе благодарность! Ты мою работу разве что вредительством не назвал!
Окончательно закипевший Павел схватил портфель и, стараясь не создавать лишнего шума, пересел ближе к начальственному амвону. Благо, к этому моменту Кириевская уже отложила в сторону документацию, и принялась витийствовать на свободную тему, что для подчиненных, выражаясь армейским языком, означало команду «вольно».
– Похоже, товарищ ваш обиделся крепко, – обратилась к Лосеву Ирина, ставшая свидетельницей дружеской размолвки. – Может быть, не стоило в его лице всей бюрократии отповедь устраивать? Все-таки без Павла Олеговича у нас бы не было нашей школы.
– Я не виноват, что в моих словах Паша узнал себя, да еще так отчетливо. Зачем, спрашивается, было идти в чиновники от образования, когда в образовании ни бельмеса не понимаешь? Вот и устыдился, а устыдившись – разозлился.
Внезапно директор ощутил, что взгляды всех присутствующих направлены на него. Пытаясь понять, чем вызвано такое внимание, он вопросительно посмотрел на сидящих рядом коллег, которые синхронно кивнули в сторону Валькирии.
