Сталь говорила между роз. Кинтайр парировал удар Ямамуры; его ответ пришелся по руке противника.
– Туше! – воскликнул детектив. Он снял маску и вытер пот с длинного, с широкими скулами лица. – Или это должны сказать вы? Во всяком случае на сегодня довольно.
– Не так плохо сегодня, Триг, – сказал Кинтайр. – И я слегка отомстил за все те случаи, когда вы заставляли меня кувыркаться в воздухе в додзе.[1]
Трюгве Ямамура щелкнул языком. Он выше шести футов, худой, его восточная часть проявляется главным образом в узких черных глазах и желтовато-янтарной коже. – Вы бы предпочли саблю? – спросил он.
Роберт Кинтайр пожал плечами.
– Рапира для женщина, а для шпаги я недостаточно быстр. К тому же профессиональный интерес. Сабля все-таки ближе к оружию эпохи Возрождения.
– Думаю, я буду держаться японских мечей.
Кинтайр кивнул. Он коренастый мужчина среднего роста, с прямыми черными волосами над квадратным лицом с курносым носом и мелкими чертами. Глаза под ровными бровями серые и расставлены необычно далеко друг от друга; больше ничего необычного в его внешности нет, если не заметить его походку. В несколько меньшей степени, чем у Ямамуры, эта походка отчетливо свидетельствует, что человек прошел школу дзюдо.
Они были в саду в Беркли. Их окружали стены; главное здание сейчас пустое, потому что его владелец вместе с семьей на каникулах; за главным домом трехкомнатный коттедж, который арендует Кинтайр. С обеих сторон широкие живые изгороди со множеством цветов. Над головой высокое небо, и полуденное солнце освещает след самолета, летящего на заливом Сан – Франциско.
– Согласен: по сравнению с мечами самураев это все похоже на вилы, – сказал Кинтайр. – Но с мечами ничего нельзя делать, только коллекционировать их. Они слишком эффективны.
Ямамура достал из пальто трубку.
– Вы сегодня не работаете? – спросил он.
– Да. Последняя статья выправлена, последний отчет отправлен, и до осени у меня нет занятий. Здорово, хотя и накладно, быть свободным.
– Собираетесь в поход в Кангз Кэньон?
– Да. Мы с Брюсом Ломбарди должны выйти завтра. Но что могло случиться с Брюсом? – Кинтайр нахмурился. – Вчера вечером мне позвонила его девушка, сказала, что он ушел накануне, в субботу, и все еще не вернулся. Она встревожена. Я тоже начинаю тревожиться.
– Хм. – Ямамура насторожился. У его агентства, маленького и нового, в этот момент не было дел. Но он сказал всего лишь с дружеской озабоченностью: – Похоже на убежавшего ребенка. Я не очень хорошо его знаю, просто встречались в разных местах несколько раз.
– В том-то и дело, – сказал Кинтайр. – Это не похоже на него. Сегодня о нем спрашивал декан: Брюс не пришел на занятия, а обычно он очень обязателен. – Он помолчал. – С другой стороны, в последние дни у него неприятности и… но я не решаюсь…
На дорожке прозвучали шаги. Аккуратный, с военной выправкой мужчина вышел из-за дома.
– Офицер Моффат, – сказал Ямамура. Он раньше служил в полиции Беркли, пока не стал работать самостоятельно. – Что случилось?
– Привет, Триг, – сказал полицейский. Он повернулся к Кинтайру. – Вы профессор Роберт Кинтайр?
– Только ассистент профессор,[2] пока никаких иных хитросплетений.
Почему он ответил шуткой, подумал он. Оттягивает что-то?
– Здравствуйте. Жаль вас тревожить, сэр, но мы пытаемся опознать молодого человека, найденного мертвым сегодня утром. Мне сказали, что человек с такой внешностью работает ассистентом на историческом факультете и что вы лучше других знаете его.
Голос звучал сочувственно, но Кинтайр на несколько мгновений застыл. Потом сказал:
– Я знаю много молодых людей, но, возможно, – Брюс Ломбарди?
– Мне назвали это имя, – сказал Моффат. – Мне сказали, что вы были его руководителем на факультете.
– Да. – Кинтайр порылся в поисках сигареты, но не нашел. – Как он умер?
– Если это он. Вы могли бы опознать его для нас? Предупреждаю: это не очень приятно.
– Я и раньше видел мертвецов, – сказал Кинтайр. – Идемте.
Он пошел к улице.
– Ваша одежда, – мягко сказал Моффат.
– О, да. Да. Спасибо. – Кинтайр стал возиться со своей защитной одеждой. Снял и бросил на траву. – Приберите это для меня, хорошо, Триг? – Голос его звучал неуверенно. – Я вам позже позвоню.
– Конечно, – негромко ответил Ямамура. – Звоните в любое время.
Кинтайр вслед за Моффатом пошел к полицейской машине. Из жилого массива машина влилась в уличное движение. Моффат, сидевший за рулем, показал на зажигалку.
Кинтайр затянулся и снова спросил:
– Что случилось?
– Похоже, он был убит. – Моффат посмотрел на широкие плечи пассажира и вниз на его мощные запястья и кисти. – Сначала поедем в отделение, если не возражаете. Там вы сможете поговорить с инспектором Харрисом.
В следующие часы Кинтайр ответил на множество вопросов. Казалось, инспектор Харрис не сомневался в том, чье это тело, но ни в чем другом не был уверен.
– Брюс Ломбарди. Двадцать четыре года, говорите? Пять футов девять дюймов, стройный, карие глаза, короткие каштановые волосы… хм. Очки он носил?
– Да. Он был близорукий. Очки в роговой оправе.
– Какую одежду он обычно носил?
– Все, до чего мог дотянуться. Он был не очень аккуратен в одежде. Помню… ну, это неважно.
– Пожалуйста, расскажите, доктор Кинтайр. Это может иметь значение.
– Вряд ли. Это было лет пять назад. Я был ассистентом, надеялся стать инструктором, а он – первокурсник, с расчетом на магистра на нашем факультете – истории; я вам говорил об этом? Устроили что-то вроде чая, неформально, понимаете. Он явился в поношенном твидовом пиджаке и в старых потертых и застиранных джинсах. Он искренне считал, что это подходящая одежда… Неважно. Тогда это казалось очень забавным.
Кинтайр погасил сигарету (пятую, шестую, двенадцатую?) и глубоко вдохнул. Он слишком поддается всему этому, подумал он. Болтает, как старуха, потрясенная до потери ума. Как будто он раньше никогда не встречался со смертью.
Он попытался опереться на то, чему научился в додзе, в школе дзюдо. Дзюдо – лишь отчасти спорт, это также философия, Мягкий Путь, со многими аспектами, и первое требование – уметь полностью расслабиться. Пассивный человек готов ко всему, потому что сам может стать кем угодно.
Но попытка была неудачной. Кинтайр интересовался дзюдо только несколько лет, в целом он был человеком Запада. Он с неожиданной ясностью понял, почему смерть Брюса так его поразила: снова ушел тот, кто был ему не безразличен, и начал просыпаться ужас, который он носит в себе двадцать лет.
