«Воскресение Твое, Христе Спасе», – донеслось из собора уже совсем отчетливо. Тяжелые, обитые медью двери распахнулись. Антипка – худой белобрысый парнишка, стоящий с нищими у собора, заерзал и предпринял еще одну попытку протереться поближе к паперти, но получил тычок в грудь и снова отпрянул назад. Неистово затрезвонили колокола. На ступенях показался дьякон с фонарем, за ним несли крест, икону Богоматери в золотом окладе и хоругви. Между двумя шеренгами служек величаво выступал ведущий службу архимандрит. Стоящие на улице оживились. Крестный ход медленно и торжественно выступал из храма. Блеск свечей, драгоценных камней, рассыпанных на крестах и окладах, запах ладана, гудение колоколов – все это ворвалось в промозглую сырость ночи, закружило, оторвало от земли. Антипка поднял глаза. На черно-звездном фоне сиял золотом крест.
– Хорошо-то как, дядька, – обратился он к стоящему рядом хромому инвалиду, – благодать!
– Благодать-то благодать, да не забыли бы подать. Стыну совсем, – просипел тот и закашлял.
– Праздник православный, благолепие. Дитя радуется. Спаси, Христос! – закрестилась рядом баба в платке.
Нищий коротко глянул на нее, потом на иззябшего Антипку и мотнул головой. Ход спустился по широким ступеням и пошел вокруг храма. Нищие, до того стоявшие по обе стороны высокого соборного крыльца, потянулись вослед. Антипка оказался с самого края процессии. Ледяной ветер кинулся под лохмотья и пробрал до самых печенок.
– Жены-мироносицы, заступницы, – бормотала богомольная тетка.
Бахнул салют. Яркие искры взлетели в небо, смешались со звоном и пением. Закружились-заметались в морозном воздухе, выхватывая из темноты крыши, черные сугробы, брусчатку, голые черные ветви, золотое шитье. Антипка завороженно вертел головой и вдруг удивленно присвистнул. Немного в стороне, в тени торгового ряда, на площади обосновалась диковинная группа – низкие узкоглазые люди в необычных длинных одеждах и круглых шапках. В центре группы стоял такой же узкоглазый господин, но в пальто на меху и шляпе-цилиндре. Сполохи салюта лишь ненадолго озаряли темноту галереи, ложились рваными отсветами на бесстрастные плоские лица. Словно маски, подумал Антипка. Он засопел, попытался приостановиться, чтобы еще раз рассмотреть странных людей, но получил ощутимый тычок в спину – а ты не стой столбом, не мешай людям. Вздохнул и заковылял дальше.
– Это китайцы, – внезапно пояснил шагающий рядом мужчина с темной курчавой бородой, в высоких сапогах и богатой синей с красным узором сибирке, но с каким-то удивительно нервным, даже больным лицом. – Еще встретишься с ними. Они, я думаю, надолго. К Трушникову приехали.
– Китайцы, ишь ты. От больших денег можно и китайцев пригласить, – покивал инвалид. – Смотрят на наш праздник! Поди, у себя такого благолепия и не видели.
– Барин, а барин, а что это Трушников нехристей позвал? А он им деньги платит или они ему? – заспешил с вопросами Антипка.
– Трушников! Деньги! – грубо буркнул какой-то мужик сзади. – Не Трушников, а Трупников, скажи! Рожа.
– Тише-тише. Простить надо, – вступила давешняя баба в платке.
– А ты мне рот не затыкай, знаю, что говорю. Я у него, может, на складах работал. Всякого повидал, – цыкнул мужик.
– Так что я-то, праздник Христов, а ты лаешься. Бесам на радость такое, батюшка.
– То-то и праздник, – внезапно подхватил бородач. – Самый праздничек. Яблоко люди съели – Господь проклял, а сына распяли, так простил. Вот тебе и подумай.
Баба мелко закрестилась. Инвалид молча потянул Антипку прочь от странного соседства. Впрочем, и сам барин заспешил сквозь толпу вперед к чистой публике. Его настойчивая суетливость, странно-бесцельная порывистость в движениях, а больше всего отсутствие свечи вызывали немало удивления. Народ недоуменно косился, пожимал плечами, что, впрочем, мало заботило нарушителя спокойствия.
Антипка подтянулся на цыпочки и нашел глазами семейство Трушниковых. Отец – Василий Кириллович в шинели с большим меховым воротником с перевязью и орденами важно шел в первых рядах крестного хода. Сухое и острое лицо его было в соответствии со случаем спокойно и полно достоинства. По правую руку от него, чуть сзади, опустив глаза, шла женщина в очень красивой и явно дорогой одежде. Ее Антипка знал хорошо. Это была жена Трушникова – Ольга Михайловна. Немного полюбовавшись ею, парнишка выхватил взглядом молодого щеголя с презрительной миной на гладком выхоленном лице, а позади него еще одного мужчину – чуть старше, низкого, широкоскулого, с раскосыми глазами. Этот господин был одет много проще окружавших его людей, но не только это выделяло его из толпы – в руке у него не было свечи, и вообще в службе широкоскулый участвовал мало (даже крестился раз через два и как-то неохотно). Антипка нахмурился, этого мужчину он знал, и ему было неприятно, что тот пренебрегает праздником.
У паперти снова встали. Звон утих. Архимандрит совершал каждение дверей собора. Пел хор. Влажный стылый воздух дрожал вокруг огней зажженных свечей. Ликующая радость зародилась где-то внутри Антипкиного живота и стала шириться, подниматься, пока не заполнила все тело. Лица стоящих разглаживались, плечи выпрямлялись.
– Христос воскресе! – наконец возгласил архимандрит.
– Воистину воскресе! – понеслось над площадью.
Двери распахнулись. Ход повлекся внутрь собора. Свечи, иконы, монашеские одежды, праздничное облачение белого духовенства, пальто, шинели, сибирки, салопы медленно плыли по ступеням, возносясь в храм, как в рай, а навстречу им летело ликующее пение хора. Потекли по ступеням и нищие. На середине лестницы Антипка оглянулся. Тяжелый мрак лежал в галерее торговых рядов. Свет фонаря на углу не мог пробиться под своды. Впрочем, почему-то казалось, что никого там уже и нет. У самой двери, там, где уже тянуло теплым сухим воздухом, в грудь мальчика внезапно уперлась чья-то рука. Он поднял глаза. Путь преграждал полицейский офицер в парадном мундире. Антипка скорчил жалобное лицо, но полицейский только покривился.
Люди текли мимо. Из храма тянуло теплым воздухом. Антип, хромой и баба в платке жадно ловили тепло.
– А и на паперти встретить праздник – все благодать, – заметила баба. – Иисус смирению учил…
– Эту науку мы хорошо усвоили, – буркнул инвалид. – Только отчего все нам уроки? Вон тех же Трушниковых отчего бы этой науке не поучить.
– Что ты все бунтуешь, яко бес, – замахала рукой баба. – Хоть в праздник свой язык-то греховодный придержи. И потом, у каждого свой крест-то, али не знаешь? Где Господь дает, там и берет.
– А что он у них взял? – влез Антипка. Очень ему нравилось слушать про беды богачей.
