Секретарь райкома комсомола возвратилась с облавы к утру. Задержалась у порога райкомовского домика, щепкой сняла налипшую на сапоги грязь. Вошла в кабинет, поставила у кушетки, чтоб был под рукой, автомат. Письменный стол, старенькое кресло, этажерка с книгами, сейф – вот и вся обстановка.
Девушка присела в кресло, опустила голову на руки, задумалась. Надо бы снять сапоги, сбросить пропитанную лесной росой брезентовую куртку, но тело сковала усталость. Над городком вставал поздний осенний рассвет. Секретарь райкома глянула на часы: стрелки сошлись на цифре восемь. До начала рабочего дня оставался целый час, и можно было позволить себе забыться – просто сидеть и ни о чем не думать, опустив голову на руки.
Хрипловато задребезжал телефон.
– Да, – сказала она в трубку. – Да, это я. Понятно. В восемь двадцать буду у вас.
Девушка подошла к зеркалу, глянула на себя и огорчилась: под глазами легли темные, почти коричневые, круги. Она решила умыться, хоть немного привести себя в порядок. И, занимаясь этими будничными делами, вспоминала события прошедших суток.
Вчера тоже все началось со звонка. Она проводила совещание секретарей комсомольских организаций, когда позвонил начальник райотдела милиции. Он сообщил, что принятое ранее решение по известному ей делу остается в силе.
Секретарь райкома знала, о чем идет речь. Организовывалась облава на банду украинских буржуазных националистов. Несколько часов назад она получила пакет, который имела право вскрыть только после этого звонка. В пакете был план облавы, место и время сбора, порядок и пути движения группы, созданной из комсомольских активистов. И сейчас она сказала начальнику милиции, что комсомольцы, как всегда, не подведут.
Закончив телефонный разговор, она открыла сейф, извлекла серый засургученный пакет. С треском сломались печати.
– Хлопцы, – сказала секретарь райкома, – сегодня ночью облава.
Ребята возбужденно зашептались. Они уже привыкли к внезапным тревогам, и все-таки каждый раз их охватывало тревожное беспокойство ожидания. Ведь им было по семнадцать-восемнадцать, и разве не с ними на прошлом совещании сидел Юрко Перепелица, а потом принесли Юрка из леса на плащ-палатке…
Секретарь, когда увидела пробитый бандитской пулей комсомольский билет Юрка, не выдержала, разрыдалась – и никак не могла налить воду из графина: струйка не попадала в стакан. Кто-то из активистов хотел помочь, она не разрешила, упрямо проговорила: «Я сама». Комсомольцы, видевшие ее всегда деловитой и собранной, отворачивались, на цыпочках выходили из кабинета.
По инструкции полагалось сжечь комсомольский билет Юрка. Но секретарь все не решалась это сделать, ей казалось, что вдруг случится чудо, и Юрко и другие хлопцы, погибшие от бандитских пуль, однажды войдут к ней в кабинет, весело скажут: «Не рано ли списала нас?» А она им ответит: «Вот ваши билеты, парни…»
Ночью милиция, районные активисты, колхозники из окрестных сел обложили лес. Надеялись захватить врага врасплох. Не удалось. Кто-то все-таки предупредил бандитов. Хоть и слабые, невидимые, а тянулись ниточки из районного центра в лес.
Бандеровцы организовали засаду. И неожиданно ударили из автоматов по участникам облавы, когда те еще не развернулись в боевую цепь и шли плотной колонной. Бой только начинался, а уже несколько человек были убиты. Но автоматные очереди не вызвали паники: на облаву шли обстрелянные, хорошо знающие и лес и лесные порядки люди. Многие из них еще не успели после войны сменить гимнастерки на штатские пиджаки – партия послала их работать в западные области Украины, и, закончив войну с фашистами, они сразу же ушли в бой с фашистскими последышами.
Участники облавы растянулись в кольцо, охватывая чащу, в которой засели бандиты. Связной передал секретарю райкома приказ командира: зайти с ребятами в тыл банде, отрезать пути отхода.
– Хлопцы, кто знает эти места? – спросила она у своих.
– Я знаю, – отозвался Павло Маркуша, секретарь сосновских комсомольцев; он был в войну партизанским разведчиком.
Павло повел группу глубоким оврагом – нависли над головой кусты черемухи, дикой сирени, влажно пружинила под ногами земля. В стороне шлепали винтовочные выстрелы, выбивали дробь автоматы, располосовал темноту взрыв гранаты. Бандеровцы плотным огнем прижали участников облавы к земле.
– Хлопцы, швыдче! – поторапливала на ходу секретарь. – Слышите? Жарко там нашим…
Но все и так знали, что в лесу внезапный огонь нескольких автоматов может решить исход боя. Шли размашистым шагом, ступая след в след, хотя и не было сейчас необходимости в такой осторожности – просто так учили в истребительном отряде. Преградило дорогу сваленное поперек тропинки дерево – обошли его по склону, попался ручей – вброд через ручей.
Ползком выбрались на гребень лесного буерака. Неожиданным ударом прижали бандитов к вырубке, и они темными тенями заметались между деревьями. Гремели выстрелы, и тени спотыкались, падали. Бой шел яростный, жестокий, когда никто не думает о пощаде, бьются насмерть и действует только один закон: «кто – кого».
В прорезь прицела секретарь поймала рослого бандеровца, вскинувшего гранату. Автомат заплясал в руках, вспышки на мгновение ослепили. «Есть один», – мелькнула в бешеном напряжении мысль, когда бандит ткнулся головой в пригорок. Дружно стучали рядом автоматы ребят. Кто-то из бандитов истошно вопил: «Сдаюсь!»
Секретарь заметила, как по канаве, темной лентой врезающейся в овраг, ползет бандит в рваном полушубке. Видимо, отделился от своих – то ли получил какое-то задание, то ли струсил и теперь спасал шкуру. Бандит приподнялся на локтях, ощупывая взглядом те полсотни метров, что отделяли его от спасительного оврага, вскочил и побежал. «Стой!» – резко крикнула секретарь и подняла автомат. Бандит обернулся, и девушка узнала его – попович из Явора, исчезнувший несколько месяцев назад; родственники сказали, будто уехал учиться. И оттого, что узнала, промедлила мгновение – не так-то просто стрелять в знакомого человека. Попович нажал на гашетку первым, и автоматная очередь срезала ветку над ее головой. Секретарь прижалась к земле, а когда выстрелила – было поздно. Попович с разбегу сиганул в овраг, покатился по склону, слышно было, как далеко внизу затрещал кустарник.
Бой, как майская гроза, затихал последними раскатами. Еще щелкали одиночные выстрелы, а люди уже подтягивались к командирам, перекликались, выясняли, кто жив. На стареньком полушубке принесли Павла Маркушу. Голубые глаза стеклянно смотрели в небо, рука сжимала ворот сорочки.
