Книги только учат людей говорить о том, чего они не понимают.
Жан-Жак Руссо
В понедельник утром Валеев окликнул меня на улице. Он выскочил из дома в ветровке, наброшенной на растянутую домашнюю футболку, в трико и в белоснежных чунях, которые смотрелись удивительно неуместно. Валеев – мужик домовитый: только у него дорожка от крыльца до забора выложена бетонными плитами. Но даже на таком царском выходе овечья шкура была слишком уязвима: чуни моментально вобрали влагу и посерели. Валеев выругался, но все равно побежал к калитке. Мокрые чуни соскальзывали. Валеев выгибал ноги колесом и напоминал африканского аборигена, заклинающего погоду причудливым танцем с подскоками. Если бы у меня отсутствовал инстинкт самосохранения, я бы поржал.
Кроме шуток, какое-нибудь заклинание для погоды сейчас бы явно не помешало. Вторая неделя, как мы всей деревней дружно захлебывались в грязи под однообразный аккомпанемент дождя. Это было словно что-то библейское: разверстые небесные хляби, не иначе.
Интересно, ради чего наш главный ветеринарный врач ни свет ни заря выскочил из сухой натопленной избы, что называется, в неглиже?
– Давай сюда, – помахал мне рукой Валеев. – Поворачивай.
Как и в любое другое раннее утро, на мне было лицо человека, еще не успевшего выпить свою первую чашку кофе. Кофейное лицо, как говорят англичане. Для общения с начальством – лучший вариант. Лицо пригодилось мне в тот же миг, потому что выяснилось, что Валеев исполняет танец племени тумба-юмба на мокрой поверхности не просто так, а чтобы объявить срочную вакцинацию коровьего молодняка. Несмотря на то что абсурдность этого предложения зашкаливала, мой взгляд не выразил ровным счетом ничего: кофейное лицо. Я окинул мысленным взором дорогу в коровник: по холоду, в грязи, в гриппозной компании осеннего ветра, на обратный конец села… Но при этих мыслях мое лицо осталось непроницаемым.
Конечно, Валеев был в курсе, что его непосредственный заместитель, Диана Игоревна Прохорова, назначила на сегодня кастрацию сеголеток. План был утвержден, занесен в график учебно-клинической практики, сам же Валеев его согласовал и подписал. И вдруг на тебе – поворачивай!
«Между собой договориться слабо?!» – подумал я, но лицо снова не отразило ничего из того, о чем я подумал.
– А хряки? – вяло поинтересовался я, все-таки надеясь на то, что он передумает и идти обратно не придется. – Диана Игоревна сказала срочно всех сеголеток кастрировать. Переросли они…
Валеев сделал мне знак подойти ближе. Еще ближе, к самой калитке. Я вздохнул и начал перебираться через сказочные грязевые замки и чавкающие навозные скалы, которые давно выплеснулись за пределы дорожной колеи и теперь в непрочном равновесии возвышались по краям обочины деревенской улицы.
Когда я оказался с Валеевым нос к носу, он внимательно осмотрел меня с высоты своего поистине исполинского для тюркского мужчины роста. Его черные, с приличной уже проседью волосы были всклокочены, в уголке рта застряло что-то от завтрака. Валеев прессовал меня взглядом серых миндалевидных глаз, пытаясь доискаться до самой моей сути, но, как и следовало ожидать, никаких признаков умственной деятельности в моем взгляде он не обнаружил. Главный врач занес жилистую натруженную руку с синеватыми бугорками вен и медленно потер пальцами лоб.
– Пусть фельдшеры сами кастрируют, – сказал он. – А практиканты дуйте на вакцинацию. Все.
– Фельдшеры? – искренне удивился я.
Хотя я с некоторых пор учился на ветеринара, но, если говорить откровенно, то кастрировать кого бы то ни было желанием не горел. Правда, и откосить тоже не мог. Оба сельских фельдшера, как их назвал сейчас Валеев, были вовсе не фельдшерами, а фельдшерицами. Норма русского языка, которая признавала за словом «фельдшер», как и за словами «доктор», «врач», «прокурор» или «секретарь», только одну литературную норму в виде мужского варианта, в данном случае шла в полный разрез с кадровой обстановкой в деревне. Фельдшерица – это далеко не то же самое, что фельдшер. Фельдшер может и быка рогами к стенке поставить, и козла нокаутировать. Фельдшерица же Людмила получила от хряка фингал под глаз и тут же нажаловалась Диане Игоревне, после чего меня и отправили помогать в процедуре по кастрации поросят. Так что в словарях по поводу названий профессий пишут полную ерунду. Женский род совершенно необходим.
Валеев посмотрел недобро.
– Сами-сами, – кивнул он.
– Но Диана Игоревна говорит…
– Диана Игоревна? – переспросил он с интонацией, которая мне не понравилась.
Я промолчал. В конце концов, кому тут больше всех надо? Пусть сами разбираются.
– Берсенев, – строго глянул Валеев, – ты понял меня? Вакцинация. Сам буду показывать. И девчонок позови. А то небось дрыхнут до сих пор…
Главврач легко толкнул меня в сторону свинарника.
– Давай иди, фельдшеров предупреди. Скажи – хряков послезавтра или когда… На следующей неделе уж будем.
Пожалуй, Валеев был единственный человек в моем нынешнем окружении, который употреблял правильную форму слов «фельдшер», «доктор», а также многих других, чем приятно меня удивлял, но и настораживал одновременно. В следующую секунду Тимур Тимурович подмигнул уже дружелюбнее, намекая, что разговор и психологическое воздействие с целью демонстрации авторитета закончены.
– И да, Берсеньев! – крикнул он вдогонку. – Хватит из фельдшерской спирт таскать! Я ведь молчу-молчу, а захочу – из камня воду выжму, не то что из тебя спирт. Давай чтоб в последний раз от тебя утром так тащило, а то хрен я тебе практику засчитаю. Будешь тут до лета куковать!
Черт побери! Это было уже совсем несправедливо. Во-первых, спирта из фельдшерской я не таскал. Спирт приехал сам, из города, но признать это – значило сдать всех. Во-вторых, за месяц своего пребывания в деревне я напился чуть ли не впервые, в смысле вот именно напился. Так-то выпивали тут, конечно, все… И надо же, сразу так влететь. Прямо перед дембелем.
Отнекиваться было бесполезно: Валеев ветеринарил в деревне не первый год и по выхлопу отличал медицинский спирт от самогона. Но и согласиться с ним не вариант.
– Тимур Тимурович, спирт из фельдшерской я не брал, – твердо возразил я. – Девчонки тоже. Сто процентов.
Он посмотрел внимательно, как будто увидел у меня на лбу комара.
– Да какая разница, брал – не брал. Думаешь, мне спирта жалко? Залейся у меня этого спирта! Я тебе не про «брал – не брал» говорю, а про «пил – не пил». Понял?!
Он подался вперед и навис надо мною, как коршун, приметивший полевку. Порыв ветра сдул наконец налипшую крошку.
– Понял, спрашиваю? – повторил врач.
