В войне не бывает выигравших – только проигравшие.
Невилл Чемберлен
1
– С Новым Годом! С новыми победами, дорогие товарищи! – донеслось из красного угла, где теперь вместо иконы Николая Чудотворца стоял старенький репродуктор.
– Ну и горазд человек языком трепать… – одобрительно покивал головой дед Михаил.
В ответ на это молодая девушка, сидевшая рядом с ним, лишь фыркнула и пренебрежительно заметила:
– Велика ли важность – говорить. Они там, наверху, только и делают, что говорят. А мы тут паши с утра до ночи!
– Ох, Улька, – посетовала баба Матрена, укоризненно покачав головой, – не доведет тебя твой поганый язык до добра, ох не доведет…
– А что я-то? – подивилась та. – О том все гутарят… Ну, если не говорят, то думают. Що не так?
– Товарищ Калинин правильно сказал, – вмешалась в разговор хозяйка дома, Валентина, покосившись на мужа в поисках поддержки. – Своим самоотверженным трудом мы приближаем день победы коммунизма во всем мире. И…
Ульяна расхохоталась.
– Ой, вот только не надо тут демагогию разводить, будь ласка, – не на партсобрании.
– Не, баба Матрена права: болтать ты больно горазда, – вступился Василий за жену. – Скажи еще спасибо, что тут все свои, не донесут. А то за такие смелые речи можно и в Сибирь попасть.
– А ты не стращай меня, чай, не жена тебе, – с вызовом глянула из-под черных бровей Ульяна. – Вон, своей Вальке указывай, що и как делать. А я девка свободная, молодая…
– …да глупая, – оборвал ее дед Михаил. – А ну, хватит молоть чепуху. Новый год наступил. Так вот и выпить за него не мешало бы.
– Пусть он будет счастливым! Радостным! Спокойным! – послышалось со всех сторон.
– Пусть год будет мирным, – прошептала Валентина, мельком взглянув на мужа, который с рюмкой в руках обходил гостей. – Война – это так страшно! – И она поежилась, вспоминая прошлый год, который прошел в ожиданиях и волнении.
Ее мужа призвали на военную службу в первых числах декабря 1939 года. Чего она только не передумала в ту пору, проливая слезы долгими одинокими ночами. Но Бог миловал, и в начале мая Василий вернулся живым и невредим, да еще и с подарками для нее и малышей, которые сейчас мирно посапывали в соседней комнате.
– Да тише вы, – прикрикнула на гостей баба Матрена, – детей разбудите.
Валентина улыбнулась соседке.
– Не переживайте, они крепко спят. Поужинали и на боковую.
– Ух и хозяюшка же ты, – похвалила ее Анна, сидевшая напротив. – Вот повезло Ваське-то нашему. И красавица, и работящая, и жена заботливая, а уж какая мать отличная, и говорить нечего.
И в самом деле – дом был на загляденье. В палисаднике летом цвели высокие подсолнухи, и калина шелестела узорчатой листвой, а во дворе, помимо ухоженных хозяйственных построек, находились баня, небольшой огород и сад. В горнице с расписной печью стоял большой стол (за которым сейчас и сидели гости), скамьи, украшенные домоткаными коврами, кованый сундук, где хранились вещи и домашний скарб; на стенах висели вышитые рушники и картины. Но главным украшением дома (помимо печи и вышитых салфеток), конечно же, был резной буфет, сработанный Василием собственными руками.
Под стать дому были и хозяева – оба красивые, ловкие, трудолюбивые и отзывчивые. «Не семья, а загляденье», – не раз говорили односельчане, глядя на Вальку и Василия в окружении детей, которых к зиме 1941 года народилось уже трое.
Однако не все были способны радоваться счастью соседей. Черная зависть снедала одного человека, и была его злоба так сильна, что стала причиной многих бед и несчастий Валентины Гончар и ее семейства.
– Ну хозяюшка, ну выдумщица, – продолжала расхваливать хозяйку баба Матрена. – Ишь, чего придумала-то. И это в наше голодное время!
– Так не только я тут расстаралась, не надо до небес-то меня превозносить. В складчину стол собирали, – ответила Валя, краснея от смущения, но с удовольствием оглядывая стол, на котором, помимо каравая, пирогов, пряников и плюшек с сахаром, стояли винегрет, помидоры, вареная картошка и селедка, украшенная колечками лука.
– Ты ж глянь, так еще и скромная!
– Да ну вас, дед Михаил, – замахала на него руками хозяйка. – Совсем меня в краску вогнали… Давайте лучше угощайтесь да песни слушайте и подпевайте… Вон какие прекрасные мелодии звучат по радио. Новый год же, праздник!
…Нам нет преград ни в море, ни на суше,
Нам не страшны ни льды, ни облака.
Пламя души своей, знамя страны своей
Мы пронесем через миры и века…
подхватили гости все вместе, поднимая бокалы, в которых искрилось шампанское (большая редкость в селе!).
– Счастливая ты, Валька, – зыркнув на хозяйку черными глазами, проговорила Ульяна. – И дети хорошие, и муж работящий. Вона сколько всего навез: тканей сколько – шей не перешей, ботинки ребятишкам, а тебе какой джемпер с юбкой; в придачу и туфли на каблучке. Все наши бабы неделю обсуждали обновки ваши.
Валя с удивлением уставилась на гостью.
– Так не украл же. Сама знаешь, как бедствовали, пока Василий на финской войне был. Еле выжили. Да что я рассказываю тебе, сама все видела. Домашний скот забрали в колхоз, земли тоже. Я с маленьким ребенком на руках работала от зари до самого заката. Горсти зерна забрать ни-ни: статья или расстрел. В прошлом году, помнишь, Никитичну отправили в Сибирь? И лишь из-за того, что с убранного поля несколько колосков принесла домой, чтобы накормить пять голодных ртов. И что? Мать – на выселки, детей в город в детдом отвезли. А мои пухли с голода! Сколько раз я просила Петра Фомича молочка детишкам моим дать? Сколько унижений испытала ради них! – начала смущенно оправдываться Валентина.
Баба Матрена закивала головой в знак согласия.
– Твоя правда, Валентина. Страшное время. О-хо-хо, до сих пор слезы наворачиваются, как вспомню нашу кормилицу. Ее уводят, а она мордой ко мне тянется и мычит, родненькая.
– Да не говори, Егоровна, – поддержала пожилую соседку Анна. – И самое-то обидное, что отбирали то, что нажито своим же трудом. Сколько мы с Петром пахали. От зари до зари. А теперь что? Ни денег, ни паспортов, ни своего хозяйства. Хорошо еще, председатель у нас из местных, а не пришлый, как в соседней деревне. Наш-то хоть разрешил земельки побольше прирезать да свиней с козами разводить.
– Главное, чтоб уполномоченный, что приехал на днях, не прознал про это, – буркнул ее муж. – А то и нас, и председателя по головке не погладят, немедля либо статья и Сибирь, либо расстрел.
Баба Матрена замахала руками.
– Тьфу на тебя, окаянный. Чего городишь? Смотри, беду накличешь!
– Да куда уж еще, Егоровна, – тяжело вздохнула Анна. – Сама знаешь, что из-за новых законов выходить на работу через две недели после родов надо, так уже второго младенца в том году схоронили.
