Воронежский фронт. Село Успеново, 27 июня 1943 года
Арестант в советской лётной форме тяжело переставлял ноги. Его унылый вид с тусклым, погасшим взором не обманул конвоиров с винтовками наперевес. На напряжённых лицах красноармейцев читалось: дёрнись, гад, и в потную спину вопьётся пуля.
Андрей, заметив конвой, задержал шаг. В пыльной физиономии задержанного почудилось что-то знакомое, из забытой прежней жизни… Это секундное волнение молодого офицера не осталось незамеченным.
– Лейтенант! Ты, новенький! А ну ко мне! Живо! Рысью!
Капитан Волощенко из Смерша, на него Андрею указали пару дней назад по прибытии в танковый корпус, взбивал сапогами сухую грязь по правую руку от пленного, помахивая пистолетом ТТ. Не угадать профессию этого военного было невозможно. Выражение глаз, походка и скривлённая губа с погасшей папироской свидетельствовали о сознании принадлежности к особой касте.
– Гвардии лейтенант Кревский! – Андрей козырнул, шагнув навстречу.
Взглядом, цепким как у коршуна, особист вперился в танкиста.
– Лейтенант, знаешь эту гниду?
– Никак нет, товарищ капитан. Похож на одного… Но – нет.
Война подняла с мест и перемешала миллионы людей. Увидеть среди них знакомое лицо – практически невероятно. Тем не менее почти у каждого на фронте случались невозможные совпадения, когда вдруг напарывался на земляка или товарища по училищу. Далеко не все встречи бывают приятными, в том числе – эта.
– А ты, урод, знаешь нашего? – не успокоился чекист.
– Нихт ферштейн, – отмахнулся пленный и глянул на Андрея с лёгкой ухмылкой. Приподнявшаяся губа обнажила провал в передних зубах, сочившийся кровью.
Выходит, переодетый немецкий шпион… Он совсем не напоминал истинного арийца, был по-славянски широкоскул и тёмно-рус. Глаз окружила синева кровоподтёка, продолговатого, как приклад трёхлинейки. Сплюнув розовую пенку, пленный приветственно махнул пятернёй Андрею.
– Витам, пан!
– Как чувствовал! – расцвёл Волощенко. – Чот ты темнишь, лейтенант. А ну – марш за мной в штаб, поговорим по душам.
– Есть… – брякнул Андрей, предчувствуя нагоняй от ротного за неизбежное опоздание к интенданту. Из объятий фронтовой контрразведки быстро не выбраться. Если выберешься вообще.
Он пристроился вслед за капитаном, чувствуя растерянность двух бойцов из комендантского взвода, они не поняли, надо ли следить за лейтенантом как за арестантом или танкист пока ещё считается своим, раз начальник не приказал забрать у него оружие. Замешательство конвоя – дело десятое, за три сотни шагов до штаба Андрею нужно было срочно просчитать линию поведения, что говорить, если пленник вспомнит и фамилию земляка, не ту, что записана в личном деле… Как пить дать сочтут шпионом и поставят к стенке без долгих разговоров!
Под ногами танкиста вилась немощёная улочка села Успеново, обезображенного отметинами войны. Фронт прокатился на запад всего несколько месяцев назад, оставил язвы сгоревших домов, поваленных плетней, снарядных воронок, остовов брошенной техники… Как сейчас выглядит родной Новогрудок? Такая же свалка брёвен и камней? В июне сорок первого немцы захватили город стремительно, скорее всего, без разрушений. Но его ещё освобождать… Кто теперь живёт в их доме?
Углубиться в мысли капитан не позволил.
– Лейтенант! В твоём личном деле написано – ты из Польши.
Андрей нервно сглотнул. Вот же угораздило… В корпус прибыло до полусотни офицеров пополнения, контрразведчик, получается, не только удосужился просмотреть документы каждого, но и запомнить скользкие места. Наскоро слепленная на Белорусском вокзале легенда, выручавшая три с половиной года, вот-вот затрещит по швам!
– Так точно. Сиротой бежал из-под Торуни. Пленный похож на парня, виденного в детстве, в Крэсах Усходних. Так в Польше называли Западную Белоруссию. Если это он, товарищ капитан, то знает русский.
– Но прикидывается, что не понимает. Опасный, сучий сын. Когда задерживали, «вальтер» бросил, руки поднял – сдаётся, тварь! Потом Прохоренку ножом в брюхо р-раз – и готов. Я этого гада сам урою…
Волощенко забористо матюгнулся и примолк, а Андрей принялся ломать голову: не означает ли приступ говорливости, что особист считает его едва ли не соучастником убийства солдата из комендантских и готовится колоть на признание. Либо отложил компромат на потом?
Оказалось – второе.
– Лейтенант, будешь переводить. Чую, твой польский лучше моего немецкого.
Каморка капитана, пусть тесная, но всё же отдельный кабинет, находилась под надзором Дзержинского и Сталина. Феликс Эдмундович с фотопортрета наблюдал за Андреем строго и устало, Верховный позволил себе отвлечься, углубившись в чтение «Правды».
Особист кинул планшетку на стол, дулом ТТ показал пленному на стул у окна. Конвой замер за дверью, Андрей втиснулся в промежуток между столом и стеной с портретами. Он по-прежнему чувствовал себя в ловушке. Пленник преодолел апатию и развалился на стуле, откуда бесцеремонно разглядывал обоих офицеров.
Волощенко положил пистолет перед собой, одёрнул гимнастёрку и сел. В отличие от лейтенанта он пребывал в прекрасном расположении духа.
– Давай, спрашивай земляка – кто таков, номер части, звание, должность, с каким заданием заброшен в советский тыл. Начинай, телись быстрее!
– Пан капитан спрашивает ваше звание, должность и номер части, – кашлянув, промолвил Андрей по-польски.
– Капрал Витольд Тарашкевич, спецгруппа абвера при 48-м танковом корпусе. Заброшен в расположение русской танковой армии с целью сбора разведывательных сведений. Пшепрашам, друже, больше ничего не скажу, так и передай своему красному начальнику. Тебя, кстати, как зовут? Забыл, сколько лет прошло…
Не отвечая, Андрей торопливо перевёл.
– То есть тебя он вспомнил тоже. Занятно! Ну, побазарь с ним. А потом я спрошу. По-своему.
Широкая капитанская ладонь, загорелая и в чёрных завитках редких волос, погладила рукоять ТТ.
Андрей стащил с головы влажную пилотку. Разбалтывать поляка на откровенность не хотелось абсолютно. Но особист не оставил выбора.
– Анджей меня зовут. Я из Торуньского повята. Приезжал в Новогрудок к родным, там тебя видел. Семью мою убили. К русским от немцев бежал.
– Понятно. А толку от них бежать? Скоро они везде будут. Я не люблю ни немцев, ни твоих красных. Но лучше быть с сильными.
– Даже после Сталинграда?
– После Сталинграда был Харьков, русским ввалили по самые гланды, за Сталинград расплатились сполна и с вершком. Сам подумай, Анджей! Мы начали от Бреста, дошли до Москвы. В прошлом году от Харькова прорвались до Волги и Кавказа. Сейчас ударим от Белгорода, понимаешь? До Урала нас не остановят. Что ты здесь потерял, земляк? Это – не твоя война! Немцы, по крайней мере, цивилизованнее русских. Ценят своих сторонников. Знаешь, сколько поляков и русских в вермахте? В пехоте – чуть ли не каждый пятый. В люфтваффе вообще, считай, половина, наземные службы сплошь из хиви. Что смотришь? Бежим вместе, перейдём линию фронта, у немцев в люди выбьешься! А здесь тебя пристрелит ненароком какой-нибудь слишком подозрительный комиссар. Ты же чужой, из буржуазной страны. Решайся!
