Константин Павлович Маршал, помощник начальника столичного сыска, брезгливо морщился, прижимая к бледному лицу надушенный носовой платок. Надо сказать, что и его патрон, господин Филиппов, был лишен привычного румянца, и повод для того имелся более чем уважительный. За всю свою профессиональную карьеру, весьма богатую на разного рода душегубства, сталкиваться с подобным Владимиру Гавриловичу еще не доводилось. Единственный, кто пребывал в прекрасном настроении, – полицейский доктор Павел Евгеньевич Кушнир. Отчасти он-то и являлся причиной неестественной бледности и Маршала, и Филиппова. Точнее, его комментарии, коими сопровождался осмотр женского тела, выловленного утром из Невы напротив Валаамского подворья.
– Горло рассечено, на лице три резаные раны, рот располосован практически от уха до уха. Посмотрите, Владимир Гаврилович, даже зубы видно.
Филиппов невольно бросил быстрый взгляд на лицо покойницы и тут же об этом пожалел – к горлу подкатил ком. С трудом сдержав в себе завтрак, он отвернулся, но страшная мертвая ухмылка отпечаталась на сетчатке, будто на фотографической пластине.
– Прямо иллюстрация к Виктору Гюго, – промычал сквозь платок Маршал.
– Долго она плавала, Павел Евгеньевич? – стараясь смотреть только в спину доктора, спросил Филиппов.
– Не думаю. Судя по всему, убили ее вчера не раньше часов пяти вечера. Точнее смогу сказать сегодня после обеда. Тут вот что примечательно: я насчитал у нее на теле и на лице двенадцать ран. И колотых только половина. То есть убийца, умертвив жертву несколькими первыми ударами, а то и вовсе всего одним, после глумился уже над мертвым телом. Да-с.
– Следы полового сношения?
– Владимир Гаврилович, побойтесь Бога. Такую информацию только после осмотра в кабинете, да-с.
Филиппов отошел к воде и осмотрелся. Место не бойкое, винные да пивные склады. Хотя, конечно, сбросить тело в реку могли где угодно выше по течению. Он раскрыл найденный у убитой «желтый» билет. «Настоящий заменительный билет выдан проститутке Блюментрост Анне Михайловне, 20 лет». С трудом перелистнул размокшие и слипшиеся страницы до врачебных отметок. Последнее посещение было три дня назад, 15 июня 1909 года.
Вернулся к месту осмотра. Рядом топтался под надзором околоточного дедок лет шестидесяти в помятом сером пиджачишке и клетчатом картузе, почти до самых глаз заросший нечесаной седой бородой – сторож с Калашниковского пивного склада, выходящего как раз к Неве. Это он, обходя в очередной раз с колотушкой на рассвете территорию, обнаружил прибитое к берегу тело. Старик давно уже с надеждой поглядывал на суровое полицейское начальство, ожидая, когда на него обратят внимание, потому чуть ли не вприсядку кинулся навстречу Филиппову, поймав его взгляд.
– Я что ж гутарю-то, господин хороший, это где ж видано-то, чтоб девок, хучь бы и гулящих, так кровянить-то, а? Ну прибил ты ее по дурости малеха, для разумения, ну со злобы пырнул ножиком-то раз, но где ж это видано-то, чтоб всю так разукрасить, а?
Прервав жестом эту нежданную словоохотливость, Владимир Гаврилович спросил:
– Вас как прикажете величать-то?
– Так Филиппыч я! Парфен Филиппыч, сторож я складской.
– Вы, Парфен Филиппович, расскажите теперь мне еще раз, как вы нашли покойницу?
– Так дело-то не дюже антиресное. Я ж тут при складах обходчиком служу, стало быть, по часам и хожу округ забора, в колотушку стучу.
– Не страшно тут ночами-то?
– Да не шибко. Чего тут лихому люду делать-то? На складах у кажных ворот по будке со стражником, у тех левольверты. Я так вообсче мыслю, что меня тут держут, чтоб я энтим будошникам дрыхнуть не давал, – заговорщицки подмигнул Филиппову сторож. – Так вот, шел, значится, по новому кругу…
– В котором часу?
– Да уж кочеты в лавре прокричали, стало быть, ночь-то уж минула. Я к реке-то спустился, умыться хотел, а то уж глаза не разлеплялись. А тут вона какая каракатица, – перекрестил он мелко живот, переведя взгляд на мертвую «желтобилетницу».
– Что ж она, мимо плыла?
– Зачем плыла? Аккурат юбкой об чевой-то на пристани зацепилась.
Филиппов махнул Маршалу, взял сторожа под руку, и они втроем спустились на дощатый настил «пристани» – небольшой площадки, у которой пришвартовывались при необходимости легкие суденышки Финляндского речного пароходства. Доски были нечистые, в маслянистых дегтярных пятнах и мучной пыли.
– Парфен Филиппович, вы барышню сами из воды вытащили?
– Знамо так. Я хучь и седобородый, да пока еще в силе, бабу-то могу поднять. Хотя, прямо скажем, тяжелехонька была, одежа-то намокла вся наскрозь.
– Здесь вы ее на причал опустили. – Филиппов ткнул пальцем в еще непросохшее пятно у самого края. – А потом, как я вижу, на руках отнесли наверх. Не волокли тело?
– Истинно так. – Сторож осенил очередным знамением сивый рот.
Владимир Гаврилович склонился и начал пристально разглядывать доски под ногами. Помощник последовал его примеру, отойдя в противоположный угол. Двигаясь параллельными курсами, сошлись у того края помоста, что упирался в деревянную береговую подпорку. Филиппов присел на корточки, достал платок и потер одно из темных пятен на посеревшей от времени и близости к воде древесине. Белая ткань испачкалась чем-то темно-бурым. Сыщик поднес руку к носу и почувствовал знакомый железный запах – на платке была кровь.
– Павел Евгеньевич! – задрав голову, крикнул Владимир Гаврилович. – Будьте любезны, спуститесь к нам со своим чемоданчиком!
Пока Кушнир семенил к ним по лестнице, часто перебирая короткими ножками, Константин Павлович внимательно разглядывал деревянную стену.
– Царапины, Владимир Гаврилович, – указал он на длинные борозды, вычерченные на серых бревнах. – Похоже, от ножа. И тоже кровь.
Филиппов кивнул, обернулся к тяжело дышащему доктору:
– Павел Евгеньевич, мы тут с Константином Павловичем подозреваем, что именно здесь нашу новую знакомую и умертвили. Вы поскребите доски, соберите образцы крови – вот тут, на стенке, тоже. Необходимо подтвердить нашу догадку. А вы, Константин Павлович, пригоните сюда фотографа, пусть он потщательнее эту наскальную живопись отснимет. И карточку вот отсюда, – он постучал согнутым пальцем по раскрытому «желтому» билету, – пусть переснимет, увеличит и отпечатает нам штук двадцать. Хорошо, голубчик? А я пока пройдусь до Рождественской части, навещу Аркадия Дмитриевича.
* * *
– Дорогому гостю мое почтение! – Голос Аркадия Дмитриевича Иноверцева, «хозяина» Рождественской полицейской части, гремел радушно, рукопожатие было долгим и крепким, но в прищуренных глазах читался вопрос: «На кой черт вас, Владимир Гаврилович, в мою отчину принесло?»
