Правда необычнее вымысла: вымысел обязан держаться в рамках правдоподобия, а правда – нет.
Марк Твен
Так называемые парадоксы автора, шокирующие читателя, часто находятся не в книге автора, а в голове читателя.
Фридрих Ницше
Художника может обидеть каждый.
Зато художник может обидеть всех.
Житейская мудрость
Я умер.
Когда приходит кирдык или обнимает кондратий, всё просто и понятно.
Склеить ласты, двинуть кони, перекинуться, зажмуриться, гавкнуть и всё такое – вариантов у меня было не меньше, чем у любого. Даже больше.
Я мог томно испустить последний вздох и почить в горних, как лирический герой женского романа. Мог сурово и мужественно отдать концы, как в песне: «Товарищ, я вахты не в силах стоять, – сказал кочегар кочегару», и дальше: «Упал… Сердце больше не билось». Мог, по-умному говоря, естественно и необратимо прекратить жизнедеятельность…
А штука в том, что жизнедеятельность я прекратил неестественно. Но вроде пока обратимо. Надеюсь, так.
Мне тридцать семь лет.
Из них двадцать пять я занимаюсь музыкой.
Из них пятнадцать ушли на то, чтобы одержимый провинциальный мальчик добрался до вершин гитаризма. Не знаю, кто сейчас в нашей Великой Стране может играть, как я, но даже в мире таких не густо.
Я давно перестал считать победы на конкурсах и фестивалях, все эти бесконечные призы и награды. Топ достигнут. Получена Самая Престижная Музыкальная Премия в мире. Самый Главный руководитель на торжественном приёме в Державном Центре собственноручно пожаловал меня Почётным Званием…
…и тут жизнь кончилась.
Со мной перестала разговаривать Моя Гитара.
А ещё от меня ушла Любимая Жена.
* * *
Когда я говорю – Любимая Жена, это не значит, что есть ещё нелюбимая.
Но сказать просто Жена – это всё равно как лабать фламенко от ля-минора и на коду выйти в бескайфовый ми-мажор. То есть не обыграть мажорный септ гаммой римского-Корсакова, таким симметричным ладом тон-полутон-тон-полутон. Не добавить к большой терции соль-диез с чистой квинтой си малую секунду фа. И даже не дотянуться через октаву до малой ноны…
Короче, сказать просто Жена – ничего не сказать.
А сказать просто Любимая – получится как у бабки, которая внучку учила: мол, у порядочной девушки бывает только одна любовь. Внучка спрашивает: «И что, единственная любовь твоей жизни – дедушка?!» «Нет, – говорит бабка, – единственная любовь моей жизни – моряки!»
Я своих единственных звал возлюбленными. Рекрутировал из окружающей действительности, по взаимной охоте и без дискриминации. «Пианистка, нет? А что – арфа, скрипка, домра, флейта? По барабану, иди сюда!» Певицы тоже случались: солистки были не прочь хором, хористки предпочитали соло… Барышни журнально-газетные радовали. «Интервью пришла брать? На, бери!» Поклонницы – куда же без них…
Всё по-честному. Поразвлеклись и разбежались. Аттракцион «Уйми гормон». Иногда возлюбленные претендовали на «я ведь твоя девушка, да?» Единицы достигали статуса временной дамы сердца…
А потом появилась Любимая, и остальные тётки отвяли удивительно быстро. Странным образом сами собой потерялись – даже раньше, чем она стала Женой. Толком удивиться я тогда не успел, потому что Любимая Жена сразила меня другим: она мгновенно и запросто поладила с Моей Гитарой.
Когда я говорю – Моя Гитара, речь тоже не просто о деревянном шестиструнном станке за штуку-другую баксов. Приличных гитар у меня в хозяйстве набралось больше двух десятков. Смотришь перед концертом на стойки, где они развешаны, и тормозишь: какую брать-то? Баран бараном… Бывало, опаздывал из-за этого.
И дело не в том, что имя у Моей Гитары заковыристое, любому латиносу на зависть: Ovation Custom Legend 1669 выпуска 1985 года с увеличенной мензурой и встроенным мидидрайвером. Не вдруг запомнишь и хрен с ходу выговоришь. Поэтому в миру она – Овация Си Эл. А для меня – Моя Гитара.
Дело не в том, ка́к она мне досталась и что́ мы с ней вытворяли. Дело даже не в том, что сам Великий Гринго, когда впервые увидел Мою Гитару, тут же загорелся её купить. Любые деньги предлагал, и до сих пор предлагает, хотя с тех пор уж сколько лет… Видно, понял. На то он и великий, а не какой-нибудь там.
Дело в том, что Моя Гитара со мной разговаривает. Она со мной, я – с ней. Дело именно в этих наших разговорах, о которых догадался Великий Гринго, которые умела слышать Любимая Жена…
…и которые закончились, неестественно прекратив мою жизнедеятельность. Две стервы, Жена и Гитара, сговорились и бросили меня. Вот, собственно, и всё.
Теперь погибнут люди. Много людей. Тысячи три или пять – это минимум. Скорее, намного больше.
Ни их, ни себя я не жалею. А вот как всё случится – не знаю пока.
Надо покумекать.
* * *
Первый раз я взял в руки пистолет…
Сколько же мне тогда было? Лет семь, наверное, или восемь.
Мы с Отцом пришли к его приятелю, Старому Вояке. Почти в самом центре нашего Промышленного Города облупленная стена огораживала огромный кусок земли, на котором умещались трамвайный парк и гарнизонный тир. Даже не один тир, а несколько – это я уже потом узнал; под них переделали старые пакгаузы. Ну, как переделали… Окна кирпичом заложили, свет поставили, отбойники, мешки с песком, стальные шкафы, ящики для стреляных гильз, столики для стрелков, мишени – вот и вся реконструкция.
Зато оружия Старый Вояка накопил невероятную гору: по-моему, он собирал все стволы, которые состояли на вооружении за последние сто лет. Мало того, это добро было исправно и снаряжено горами патронов. Винтовки, автоматы, пистолеты, револьверы… Ходили слухи даже про три рабочих пулемёта «Максим». Насчёт трёх не знаю, а один я, став постарше, своими глазами видел. Гарнизонное начальство спьяну лупило из него в самом большом тире, стометровом: меня посылали отнести туда новые цинки с пулемётными лентами.
Там же потом Старый Вояка тренировал снайперов для горячих точек, пристреливал хозяевам жизни дорогие охотничьи ружья, опробовал всякую экзотику – легальную, не очень и вообще левую. Но это уже без меня: из нашего Промышленного Города я рванул в Столицу…
