ЧАСТЬ 1. НА ЗЕМЛЕ
Ступени оказались вовсе не похожими на описанные стариком. Виновата ли была в том неточность повествования или ниловская забывчивость, а может, желание приукрасить, свойственное людям, разменявшим седьмой десяток и не желающим упустить шанс доказать молодым их никчёмность, а самому себе – величие своего времени. Время и было, вероятнее всего, главным виновником увиденной перемены.
– Тридцать восемь лет, – пробормотал Артём. – Удивительно, что тоннель до сих пор не обрушился.
«Он и тогда дышал на ладан, – раздался в голове пронзительный стариковский шёпот. – На ладан! Когда мы шли по нему втроём, любой из нас мог всех угробить. Если бы подпрыгнул вверх и ударился макушкой о свод».
– Заровняет – хоронить не надо, – произнес он вслух. Голос дрожал так сильно, что, казалось, он сейчас прервётся. В груди глухо ухало сердце.
Луч фонаря выхватывал из мрака отверстие шахты-колодца. Поручни вертикальной лестницы, уходившей вниз, вопреки ожиданиям, были сухими и неожиданно тёплыми. Вообще‑то, касаться их не следовало, одно из «подземных» правил гласит о том, что любой предмет может находиться под напряжением. Но это в городе, а здесь…
– Да и как спускаться…
Привычка отвечать на свои же мысли и возражения изворотливого разума выработалась у Артёма давно – ещё с его первых «автономок». Так он называл свои одиночные экспедиции. Автономность имеет ряд преимуществ. Одно из них в том, что некому смотреть на тебя с немым вопросом – а не сошёл ли ты с ума, друг любезный, если сам с собой разговариваешь. Для себя же Артём давно вывел, что диалог с самим собой способствует упорядочиванию мыслей и успокаивает. Любая проблема сама в себе содержит решение, если её проговорить вслух. Правильно поставленный вопрос – уже наполовину ответ. Другое дело, что только что виденное им осмыслению не поддавалось. Настолько, что единственный вопрос, который можно было поставить: а не сошёл ли ты с ума, друг любезный?
Сухость и теплота поручней объяснений не имели, но это пока не беспокоило. Был повод подумать о другом.
***
Дорога к усадьбе оказалась непростой. На иную, впрочем, Артём и не рассчитывал.
Четыре часа на двух электричках с Заневского Поста минуя Ладожский вокзал, чтобы избежать встречи с рамками металлодетекторов. Промозглая апрельская сырость на перроне станции, когда‑то соединявшей с большим миром затерянную среди болот деревушку. Поселение это должно было вымереть естественным образом ещё век назад, не посчастливься чьей‑то беспокойной натуре обнаружить неподалёку месторождение сланцев. Хиленькое, не чета давшему название одноимённому городку, но добыча позволяла существовать оставшимся жителям окрестных деревень. Реформы и рынок довершили начатую в двадцатом веке урбанизацию – район обезлюдел.
Остатки деревни Артёма не интересовали. Судя по рассказу Нилова, нужный ему объект находился по другую сторону железнодорожной ветки.
Прыгать с платформы не стоило – можно поскользнуться, да и неизвестно, что находится под обманчиво потемневшим весенним снегом. В мегаполисе он уже исчез, но не в области, и городскому жителю поначалу было непривычно смотреть на него из окна едущей электрички.
Дойдя до края платформы, лестницы Артём не обнаружил. Из снега высовывался блок ступени, из бетонного ребра платформы торчали прутья арматуры. Если на станции когда‑то и красовались перила с ограждениями, то они без остатка были спилены и проданы на металл стремительно одичавшими за последние четверть века аборигенами.
Не стыдясь (некого, ни души вокруг), Артём встал на четвереньки и, закряхтев, чувствуя, как тянет его в сторону «рёдфоксовский» рюкзак за плечами, спустил одну ногу с платформы. Нога сразу ушла в снег, потом уткнулась во что‑то скользкое, лежащее на торце. Опустив вторую ногу, Артём с трудом удержал равновесие. Выругавшись, он оторвался от потемневшей бетонной плиты, обернулся и посмотрел на спускающуюся вниз к деревьям железнодорожную насыпь. Предмет, на котором он стоял, был бетонной ступенью, аналогичной увиденной им с перрона. Только она уже лежала на земле. Наверняка под снегом были и другие, валяющиеся как бетонные дрова из разваленной озорными детьми поленицы.
– Ногу сломать, как два пальца намочить, – сказал он себе под нос, неожиданно почувствовав какую‑то неловкость при звуках своего голоса. Казалось, человеческая речь здесь не к месту. Впервые он подумал о том, почему поезд делал остановку на этой станции, несмотря на то, что билет ему продали до следующей, расположенной километрах в пятнадцати, около которой ещё теплилась жизнь.
Передвигаясь с особой осторожностью, он прошёл к краю насыпи. Кое‑где снег уже растаял, из тёмных проплешин торчали камни. Запах земли будил в душе что‑то первобытное, горожанином уже забытое.
Вспомнив о городе, Артём достал из кармана мобильник. В левом верхнем углу экрана простейшей «Нокии» ожидаемо горел значок отсутствия связи.
Это тоже была одна из черт, характерных для «автономок» – на помощь можно было не рассчитывать.
***
Ручеёк, проходивший через трубу под насыпью, быстро нёс мутную воду к краю подступавшего к станции редкого леса. С сожалением Артём ещё раз отметил про себя, что время для экспедиции было выбрано им неудачно. Снег покрывал ровное пространство шириной десять–пятнадцать метров, отделяющее его от леса, скрывая от желающего пройти возможные канавы, брошенные сваи, болото, наконец. Подумав, он отвергнул последний вариант. Покров бы наверняка подтаял на находящейся под ним влаге, по крайней мере, отличался бы по цвету. Он вспомнил рассказы своего деда, обладателя редкой профессии – полярного летчика. По цвету льда и снега можно определить его прочность. Важное умение для желающего посадить самолёт с грузом для полярников так, чтобы самому потом не присесть за гибель казённого имущества.
Снег перед ним был однородного цвета, что внушало надежду. Неприятное ощущение порождал сам цвет – грязного сахара, ближе к серому, чем к белому.
Спустившись с насыпи, Артём огляделся. Слева и справа от него была та же граница пустого пространства. К ручью лучше не приближаться – текущая вода несёт с собой тепло. Он осторожно прошёл по склону несколько десятков метров в сторону от ручья – с этого места перелесок (для того, чтобы претендовать на звание леса деревьям явно не хватало густоты) казался ближе.
Ботинки с высоким голенищем и шнуровкой уходили в наст на приемлемую глубину, встречая под собой нечто нетвёрдое, вязкое. Пройдя метров десять, Артём остановился и оглянулся.
Цепочка его следов от железнодорожной насыпи, тёмными пятнами выделявшаяся на поверхности серого снега, была единственным, что говорило о присутствии здесь человека. Платформа казалась покинутой и заброшенной. Время и климат разрушали бетон, со стороны он смотрелся непривычно из‑за отсутствия на нём обычного для областных станций граффити. Не было надписей, имён, городов, дат демобилизации, всего того, что оставляет человек, когда к нему в руки попадает баллончик с краской, и вокруг нет никого, кто мог бы вознегодовать. Понимающему граффити и надписи могли рассказать многое. Их отсутствие тоже.
