Что-то сломалось в жизни, если люди
не только после грубого слова,
после воровства руки мыть перестали.
Шимон
Полупрозрачная капля машинного масла на серебристой поверхности металла завораживала, притягивала взгляд, и пожилой, по-мальчишески стройный сверловщик, по цеховому обращению Боря Иваныч, не удержался. Коснулся кончиком мизинца, поднес к губам и слизнул, ощутив едва слышный привкус железа.
До восьми утра – начала смены – оставалось еще несколько минут, и механический цех радовал последними мгновениями тишины, чистоты и неподвижности дремлющих в ожидании напряженной работы станков.
Десяток разноразмерных сверловочных агрегатов Бори Иваныча стояли вдоль колонного ряда, заправленные стопками заготовок фланцев в кондукторах – приспособлениях для точной направленной сверловки.
Каждый из станков-агрегатов имел свой характер-норов и свою историю. С мощным трофейным «немцем» и отечественным «Нижегородцем» Боря Иваныч почти сорок лет тому начинал свою рабочую биографию на авиазаводе. Учился сам и учил других, практикантов из заводского ПТУ, радости красивой и точной работы.
– Попробуйте продавить, – протягивал, любовно поглаживая маслянисто взблескивающую металлическим отливом заготовку, мальчишкам. – Ничего не получится. Не под силу человеку вручную совладать с железом; но сталь отточенного сверла мгновенно разрушает девственную пелену, и вы невольно…
– Чувствуете себя Богом, – заканчивал ломким юношеским баском обязательный в группе ПТУшников насмешник.
– Не Богом, но близко к тому, – снисходительно улыбался тогда еще Борис. – Ваш станок – ваше оружие, простое, надежное, как автомат Калашникова. Все переключения, перемещения, срабатывания «по щелчку». И враг будет разбит, и победа будет за нами.
При словах «автомат Калашникова» разгорались глаза пацанов. Начальную военную подготовку проходили все. Разбирали-собирали оружие с закрытыми глазами, а понятия «откосить от армии» еще не придумали.
Была страна. Боря Иваныч хлопнул «немца» ладонью по станине. Не боялись стоять против половины мира, теперь под них же подстелились. Разорили, обанкротили, разворовали авиазавод, и вороватый хозяин – «средний класс» – надежда и опора Российской экономики – выжимает последние силы из Бори Иваныча и ворованного старого оборудования, торопясь «нарубить бабла», пока «прет масть».
Мельком глянув на цеховые часы, Боря Иваныч ткнул кнопку «пуск», прислушался к ровному шелесту электромотора, включил подачу молочно-белой охлаждающей жидкости – эмульсии, быстро и аккуратно опустил сверло на стопку заготовок. Сверло, закручивая спирали стружек, плавно пошло в глубь металла. Боря Иваныч повторил операцию на двух других станках.
Начали работу токари и фрезеровщики, наполнив цех рабочим гулом: какофонией беспорядочных звуков, сопровождающих обработку металлов резанием. Работа на трех станках мало располагает к размышлениям, но создает задорный ритм, будоражащий память и чувства.
Простой работяга Боря Иваныч никогда не отделял себя от страны. Жил ее буднями, радовался праздниками, печалился бедами; отслужив «срочную» вернулся на завод.
Представлял Россию почему-то в образе мощной сивой, с развевающейся рыжей гривой, кобылы, звонко высекающей снопы искр из Кремлевской брусчатки. Гордо и независимо косящей фиолетовым взглядом на кривящуюся опасливо Европу. Плыли красные реки знамен в руках открыто и радостно улыбающихся людей и стекали кумачовым ковром на Красную площадь.
– Цок, цок, цок, цок, – сверло-зенкер, ритмично опускаясь, обработало края отверстий. – Щелк! – Фланец занял место в стопке изготовленных деталей.
– Иваныч, – голос начальника смены прервал воспоминания. – Отвлекись. Срочная деталька, маленькая, но противная
– И некому поручить? – «набивая цену», традиционно «поломался» Боря Иваныч.
– Отверстия в трех размерах, выручай, Иваныч. Без тебя никак, – подыграл начальник.
– За час уложусь.
Нестандартная деталь. С индивидуальной разметкой. Станки пришлось остановить.
Запрягли Сивку-бурку в воз перестройки, толкнули с горы. Умный бы правитель вскочил на облучок; понукая, направляя умело, притормаживая в опасных местах, провел бы к ровной дороге. А этот, спереди забежал, начал руками размахивать да языком молоть, «сухой закон» придумал, о двух главных Российских бедах забыв начисто.
Когда еще Михаил Евграфович Топтыгина упрекнул: «Тебя злодейства послали совершать. А ты чижика съел». Дольше страна смеялась только, когда другой «реформатор» захотел чиновников на отечественные «Волги» пересадить. Дороги-то лет через пятьсот мы построим, Александр Сергеевич – «наше все» – лично обещал на каждую станцию по трактиру, а вот с дураками во власти…
Запутал немудрый возница лошадку, и полетела неуправляемая вниз мимо дороги, и опрокинула воз, и разбились горшки; и набросились лихие люди, отхватывая куски мяса, кромсая шкуру едва дышащей животины, непережеванным алчно заглатывали кровавое мясо.
Боря Иваныч швырнул размеченную деталь на станок, закурил нервно, проверяя глазами правильность разметки; крутанул, зажимая, ворот тисков. Неторопливо пошел в «бытовку». Десять утра – время чая.
Главная тема в бытовке – отсутствие большого заказа и, соответственно, заработка. Пролетарии «на подсосе», перебиваются мелочевкой, а платы за кредиты и ЖКХ никто не отменял.
– Когда смело и широко раздают, и даже навязывают, значит, уверены, что смогут вернуть, – горячился пожилой токарь Петрович. – Коллекторы наедут или судебные приставы, еще не разберешь, что хуже?
– Закона о коллекторах нет, а агентства по вышибанию долгов вовсю орудуют, – поддержал массивный молодой фрезеровщик Толян. – Ни один прокурор не возмутился. Стало быть, в доле.
– Политика такая, на крючке народ держать, – Петрович вытащил из бокала набухший чайный пакетик и бросил в мусорное ведро. – Опутали народ кредитами, долгами, штрафами, и, пока не расплатишься, вроде как, нет морального права на протест. На корню подрезают народные волнения.
– А ты не волнуйся, – снасмешничал Толян, – целее будешь. Давай, Боря Иваныч, выскажись авторитетно.
– И возражать нечего, – поддержал Боря Иваныч. – Дураков в токаря не берут, а умнее токаря может быть только фрезеровщик. – Бытовка ответила смешками. Петрович недовольно закраснел, а Боря Иваныч спокойно продолжил. – Наша очередь волноваться в семнадцатом году придет.
