– Просыпайся Мигель! – заверещал приторный, но строгий голосок где-то на фоне.
– Что?.. У меня же стоит будильник, – сонно протянула, забыв, где я, и зарываясь в подушку.
– Сегодня очень важный день! Приезжает Настоятель, и нам нужно как следует подготовиться!
– Ну почему нужно всегда так рано вставать? Какая ему разница? – вскинула мутные от недосыпа глаза.
– Не пристало будущей монахине так выражаться, Господи помилуй! Манеры, юная дама! Ты и так уже проспала до 6 утра!
Она вдруг лёгким движением руки стянула пресное одеяло, оставив меня лишь в нижнем белье.
– Вот разве нельзя и монастырь как-то модернизировать, вставать к десяти, например… – протянула я недовольно, когда высокие нотки и холод вытащили меня из кровати.
Нехотя поднялась, распутывая волосы.
И встретилась взглядом с пожилой женщиной в черном одеянии, строго на меня подглядывающей.
– Я понимаю, что соблазны внешнего мира дают о себе знать, сестра, но мы в обители Господа, которому мы посвящаем себя и свой сон. Именно поэтому ты и находишься здесь. Через пять минут ожидаю тебя в общем зале.
И она вылетела, оставляя меня досыпать стоя.
Уже как месяц я здесь нахожусь. В закрытом женском монастыре, проходя обучение монахини. Уже месяц невероятно ранних подъемов и тяжёлой работы. Месте, где все женщины слишком самоотверженны. Нереальны.
И вот я одна из них. Почти. Меня ожидала тяжкая подготовка в виде монастырских хлопот, служений, заучивании молитв, и многих других прелестей.
Но у меня не было выбора. Не было пути назад. Это было единственное место, где я могла чувствовать себя в безопасности.
***
Через пару минут я уже стояла в подряснике, обтягивающим талию кожаным ремнем, и полуапостольнике, прикрывающий лоб. За время своего пребывания я уже была посвящена в послушницы, у которой было свое одеяние. Но до монахини мне еще было далеко. После послушничества меня ожидало иночество, а уж потом, после обетов послушания, отказа от собственного имущества и обета целомудрия, меня наконец-то посвящали в монахини.
Но если честно, то не могу сказать, что я хотела ей стать. Или верила в Бога. Обе эти вещи были слишком мне чужды. Но все это было не важно. Единственное, что имело смысл, так это факт закрытой территории, не пускающая никого, кроме членов церковной общины.
Я просто стояла в холле, называемый здесь клуатром, ожидая старшую монахиню. За этот месяц мне не было позволено ни с кем общаться, да и разговоров здесь было мало, в сравнении с обычным миром.
Пока я была трудницей, на меня поглядывали изучающе, даже подозрительно. Здесь это нормальное дело, я все время чувствовала себя не в своей тарелке. А точнее, ощущала себя мышью в лаборатории, где ученые пытались понять, насколько мои помыслы правдивы.
И ведь я совсем не была послушной, терпеливой и спокойной. В обычной жизни я была ураганом, сердцем всех вечеринок, которые нередко заканчивались в незнакомых утром местах. Я была яркой, громкой и запоминающейся. Я любила путешествия, вкусную еду, впечатления. Эмоции.
Пока не случилось то, что случилось. Что заставило меня бежать, боясь за собственную жизнь. И выжидать. И ведь я все еще надеялась, что мне не придется здесь оставаться всю свою жизнь.
Даже если они меня найдут.
– Готова? – проронила сестра Анна, которая так бесцеремонно меня разбудила утром.
Она глянула на меня с довольной ухмылкой.
– Сегодня правильно одела полуапостольник. Следуй за мной.
Я молча проследовала за ней, к чему уже успела привыкнуть. Сегодня меня вновь ожидал сбор винограда и подготовка к возделыванию вина. Как раз был самый сезон.
Остальная часть утра прошла стандартно. Общие молитвы. Завтрак. Личные молитвы. Труд. Свободное время.
Не знаю, о чем молились другие монахини. Скорее всего, как можно ближе стать к их Богу и очиститься? Здесь все этого хотели. Но не я. Я молилась, чтобы как можно быстрее отсюда убраться.
К своей нормальной жизни. К моим подругам, любимым хобби, сериалам, книгам, новым попыткам в модельном бизнесе.
От мысли о последнем меня резко передёрнуло. А может быть уже и от холода, все же октябрь был уже довольно близко.
В свое свободное время я много гуляла. Территория монастыря была огромной, огороженная высоким каменным забором.
Я много раз задавала себе один и тот же вопрос: “Как я смогла прийти к тому, что именно это место стало моим спасением?
Хотя нет.
“Какого чёрта монастырь стал единственным местом, которое могло меня спасти?”
И чем больше я думала об этом, тем больше ощущала это божьим наказанием.
Я понятия не имела, как все эти женщины могут так легко чтить все обеты? Некоторые выглядели не такими-то и сложными, если к ним привыкнуть. Например, жить в бедности, самоотрешении, труде. Но как они живут без мужчин? Как они подавляют в себе это желание близости?
Калитка вдали скрипнула, когда я делала уже четвертый круг вдоль леса. Нам не было позволено покидать территорию ни под каким предлогом, чтобы не поддаваться соблазнам современного общества.
И приостановилась.
Мужчина.
Он быстро шел в сопровождении сестры Катарины, аббатисы этого женского монастыря. Единственной, которая могла представлять наши интересы и принимать любые решения.
Видимо это и был Настоятель. Я лишь краем уха слышала, что у него были церковные дела к нашей аббатисе.
Я проследовала за ними через главный вход в холл, где они скрылись в зале Капитула, который и предназначался для таких дел.
Очень любопытно. Что же мужчина делает в женском монастыре?
Вечер наступил быстро. Мне уже дозволялось ужинать с другими монахинями, сидя в самом конце. Всего в монастыре жили около сорока монахинь. И я была единственной послушницей, которая так сильно выделялась своим одеянием.
Женщины сидели по старшинству, что делало меня самой младшей и располагающейся в самом углу.
Я чувствовала любопытство. Его глаза. Оторвавшись от своей пресной еды, которая почти никогда не содержала мяса, я взглянула на противоположную часть стола. Он имел форму буквы П, и поэтому Настоятель сидел с противоположной стороны.
А он намного моложе, чем я себе представляла. Казалось, что такие посты занимают одни старики. Ему было явно за тридцать, на слабой щетине проглядывала седина.
Под его пристальным взглядом у меня пробежали мурашки. Монахине не подобало поднимать глаз на мужчин, заставляя их прятать взгляд в землю и молчать. Однако я ничего не могла с собой поделать.
Он что-то тихо спросил у сестры Катарины, не отрывая от меня своих темных глаз. Вдруг стало жарко, захотелось стянуть с себя пояс, чтобы освободить диафрагму.
Быстро закончив с ужином, я пулей выбежала с трапезной, захлопывая дверь в свою комнату. Все лицо горело, появилась легкая одышка от мужского внимания.
