Стояло воскресное утро в конце марта, когда уже появились первые цветы сливы и набухшие белые почки магнолии вот-вот должны были раскрыться. Такамори лежал в постели, свернувшись улиткой, и наслаждался теплом. Снизу донесся пронзительный голос его сестры Томоэ:
– Если будешь спать дальше, заплесневеешь. Уже десять часов.
– Встаю, встаю, – высунув голову из-под одеяла, грустно ответил Такамори.
– Ты это уже говорил полчаса назад.
– Я одеваюсь.
Это, конечно, была неправда, ибо Такамори по опыту знал: у него есть еще несколько минут, пока сестра поднимется по лестнице и станет сдергивать с него одеяло.
Каждое воскресное утро он подвергался трем ее налетам. В первый раз она кричала ему раздирающим слух голосом с первого этажа. Не в состоянии в полусне разобрать слова, он отделывался простым мычанием или другими нечленораздельными звуками. После чего она обычно пыталась испугать его – как сейчас, изображая громкие шаги по лестнице. Но и теперь можно было не бояться. Он всякий раз отвечал, что одевается.
– Иди и посмотри, – кричал он вызывающе. – Но предупреждаю, что я еще совершенно голый, если ты не имеешь ничего против…
После этого Такамори считал себя в безопасности, с наслаждением вытягивал руки и ноги и доставал из-под подушки сигарету.
Подобное расслабленное лежание в постели, возможное только по воскресеньям, давало большой заряд энергии таким, как он, кто всю неделю работал. Такамори шесть дней трудился в банке, в районе Отэмати, и мечтал хотя бы по воскресеньям насладиться роскошью сна. Если б не надоедливая сестра… Говорят о мужьях-подкаблучниках, но быть под каблуком у собственной сестры – такого, наверное, еще не бывало. Такамори пока не представлял, каких напастей ему ждать от будущей жены, но уже знал, что такое деспотизм реально существующей сестры.
Когда женатые сослуживцы в банке на обеденном перерыве делились с ним, как они боятся своих жен, Такамори часто не понимал, соответствуют ли эти преувеличенные откровения действительности. Может, мужчины исстари задабривают своих жен такой стратегией? Во-первых, какой бы строгой ни была жена, в глубине сердца у нее всегда найдется нежность для мужа, и она в конце концов помирится с ним. А вот с сестрой все иначе.
* * *
Такамори пришлось смириться, что с раннего детства сестра взяла на себя роль наставника и критика брата, а когда ей исполнилось четырнадцать, она стала просто невыносимой. Не пропускала ни одного его промаха или ошибки и грозила:
– Я все папе расскажу!
Ее большие черные глаза блестели от возбуждения, когда она обнаруживала, что он не делает домашнее задание, а сбежал играть с соседскими мальчишками. Это она поймала его, когда он забрался на крышу дома, чтобы выкурить свою первую сигарету. Даже угроза физической расправы не могла ее удержать. Даже ребенком она никогда не плакала – что бы он с нею ни делал. Ее обычный припев был: «Я все папе расскажу!» И когда отец возвращался домой, она эту угрозу выполняла, раздувая происшедшее до немыслимых пропорций. А расплачиваться за все приходилось Такамори.
Если же он пытался подластиться к ней, было еще хуже. Женщины, похоже, от рождения владеют искусством использовать в своих интересах мужчин, которые к ним хорошо относятся. Во всяком случае, с этой женщиной – и Такамори испытал это на себе – нельзя было обращаться нежно.
* * *
Серьезной проблемой для Такамори было его имя. Его дед, ученый каллиграф, родился и вырос в Кагосиме. И решил, что его первый внук должен стать великим человеком – подобно самому знаменитому уроженцу Кагосимы Такамори Сайго[1]. А потому настоял, чтобы младенцу дали это имя. Но ведь само имя еще не делает личность, а в Такамори не было и следа широкой натуры его тезки. Томоэ, напротив, была волевой, предприимчивой и не любила проигрывать. Иными словами, была воспитана как современная японская девушка.
Внешний вид своей сестры Такамори оценивал как «выше среднего». Когда она не ругалась и не куксилась, в ней даже было что-то приятное – но не в классическом смысле. Она совсем не походила на японских барышень, у которых на глазах слезы выступали от взгляда на звезды.
Она не испускала вздохи при виде фиалок. Конечно, Томоэ не всегда была такой, как сейчас. Еще малюткой она, бывало, тянула нежные маленькие ручки цвета осенних листьев клена к Такамори, который был на шесть лет старше, и топала за ним на своих неокрепших ножках: ей хотелось только одного – быть рядом с ним. И вдруг в какой-то момент превратилась в надоеду, на брата стала посматривать свысока. Томоэ доходила даже до такой дерзости, что заявляла:
– Неужели все мужчины в мире такие слюнтяи, как ты? В таком случае я никогда не выйду замуж.
Такамори в конце концов усвоил, что на подобные высказывания лучше не отвечать. Несомненно, сестра превосходила его в трезвости ума и практической энергии. Уже в университете она смотрела в будущее расчетливо: почти единственная из всех студенток с энергией и прилежанием изучала итальянский язык, а также машинопись и стенографию. И когда окончила университет, оказалось, что девушек, знающих французский и английский, – пруд пруди, а вот с итальянским, как она и предвидела, все обстоит иначе. Ее стратегия великолепно оправдала себя, когда ее взяли на работу в итальянскую торговую компанию с зарплатой не хуже мужской. Фактически она зарабатывала больше брата, так что даже в экономическом положении он ей проигрывал.
Девушки в возрасте Томоэ обычно заняты поисками подходящего мужа. Мечтают иметь любимого человека, машину и совершить кругосветное путешествие. Томоэ же была реалисткой – ни звезды, ни фиалки не отвлекали ее от амбициозных планов, и к мужчинам она проявляла мало интереса. Если все мужчины так же ненадежны и непрактичны, как ее брат-мечтатель, она не желает выходить замуж – по крайней мере пока. Томоэ не делала из этого секрета и свысока смотрела как на сослуживцев, так и на друзей Такамори, которые к нему приходили. Конечно, в глубине души она, видимо, лелеяла некий образ сильного и галантного мужчины, который появится однажды, но не была сентиментальной настолько, чтобы делиться такими мечтами со своим братом.
