Кестер проснулся от того, что в лицо ему дышала и фыркала лошадь. Она нежно перебирала губами по его щеке, он слышал ее храп, чувствовал щекочущее прикосновение ворсинок мокрой морды и теплое дыхание. Кестер открыл глаза и увидел перед собою двух всадников. Один, по виду дворянин, примерно такого же, как он, Кестер, возраста, с надменным выражением лица, с черными, ниспадающими на плечи волосами, в отороченном мехом, сшитом из дорогой ткани гауне[1], казался знакомым. Второй, по всей вероятности, слуга, ничем особенным, как и полагается оному, не выделялся. Их лошади обступили Кестера с двух сторон, и то ли от того, что Кестер насквозь продрог, то ли от того, что всадники имели вид довольно неприветливый, он вжался в большой покрытый мхом валун, у которого… у которого не помнил, как оказался. Исподлобья, пытаясь унять дрожь, сотрясающую все тело, он вглядывался в лицо черноволосого господина и никак не мог вспомнить, где раньше встречался с ним.
– Кто такой? – спросил тот.
– Я Кестер, сын барона Харшли, – с трудом выговаривал слова Кестер.
– И откуда же ты взялся?
– Сбежал… сбежал из заключения…
Господин ухмыльнулся, помедлил мгновение, затем спрыгнул с лошади и подошел к Кестеру – чуть склонился и устремил взгляд прямо в его глаза. Не выдержав этого проникающего в само сознание взгляда, Кестер отвернулся, продолжая стучать зубами.
– Я бы попросил у тебя доказательств, но, верно, ты очень похож на барона, – заключил господин. – Думаю, теперь и мне необходимо представиться. Гриффит Да… – сказал он, протягивая руку в черной перчатке. Окончание фамилии Кестер не расслышал из-за налетевшего внезапно сильного порыва ветра, но переспрашивать не стал и, крепко сжав руку нового знакомого, неловко встал на ноги. Гриффит кивнул слуге, и тот, спешившись, подал Кестеру поводья и отступил, и исчез в застилавшем все вокруг тумане. С некоторой неуверенностью Кестер взобрался на лошадь, но как только оказался в седле, спина его выпрямилась, зубы перестали стучать, он ощутил прилив бодрости и легкий восторг.
– Я сам теперь гость твоего отца и был бы рад проводить тебя к нему, – улыбнулся Гриффит странной, немного пугающей хищной улыбкой.
– Нет, подожди… – прежде чем отправиться в отчий дом, Кестер хотел окончательно прийти в себя после долгой, тревожной ночи, проведенной в лесу. – Не знаешь ли ты, где здесь можно поесть и переночевать? Я бы хотел переодеться и… – Кестер осекся, ибо у него вдруг возникло еще одно желание, которое, однако, он, спустя мгновение, без особого труда подавил и посему не стал озвучивать Гриффиту.
– Есть неподалеку одно место, – ответил тот, и улыбка не сходила с его лица. – Оно не в ваших владениях, зато близко, и там, вероятно, нас уже ждет ужин…
Будучи еще несколько минут назад густым и плотным, похитивший и так и не вернувший слугу Гриффита туман совершенно рассеялся, и Кестер увидел дорогу, уходившую вглубь темного, дремучего леса, из которого он, измученный, выполз, упал затем и уснул, и когда Гриффит галопом направил коня в чащу, Кестер последовал за ним.
* * *
По дороге Гриффит поведал Кестеру о том, что старый барон Харшли, вернувшись в его – Гриффита – сопровождении с войны, страдает от серьезных ранений и вряд ли протянет до зимы. И о том, что за многочисленные заслуги перед герцогом отец Кестера пожалован новыми землями, что, впрочем, уже мало его заботит по причине плачевного состояния здоровья.
Несмотря на долгую разлуку с отцом, Кестер слушал Гриффита с интересом, относящимся более не к истории, а к самому рассказчику. Лицо Гриффита с этой неизменной хищною улыбкой, его жесткий пронизывающий взгляд, тихий, сдержанный, лишенный всякой доброжелательной интонации голос настораживали Кестера, но в то же время притягивали какой-то магической силой. С нескрываемым восхищением наблюдал он спокойствие, достоинство и силу в каждом жесте Гриффита. Он также ощущал присутствие чего-то родного и близкого в этом красивом, молодом человеке. Ему казалось, что он давно, давно знает Гриффита, и чувство глубокой симпатии, так внезапно возникшее, так стремительно укоренявшееся в нем, гнало прочь тревогу, и Кестер думал, что хотел бы такого друга, хотел бы такого брата…
Кестер думал еще и о том, что Гриффиту, вероятно, интересно будет узнать что-то и о нем самом, но вот с чего начать повествование, никак не мог решить. То ли с того момента, как он был отправлен на обучение к родственнику, – довольно приближенной Его Высочеству особе, – в самых лучших словах о самых лучших годах жизни, что проходили в постижении искусства воинского дела, на турнирах, соколиных охотах; о посвящении в рыцари, о первом поэтическом посвящении прекрасной даме. О первом своем сражении. То ли с того, как, будучи уже опытным, храбрым воином, он вместе с младшими братьями, которых на его глазах одного за другим пронзали стрелы неприятеля, пытался выбраться из окружения, но без сознания – тяжело раненным в неравном бою – был пленен вражеским войском. В какой-то момент Кестер услышал собственный охрипший голос и понял, что уже рассказывает Гриффиту свою печальную историю.
– И очнулся я уже в их логове. Поначалу ко мне хорошо относились – вылечили рану на плече… – Кестер дотронулся до места ранения, – хорошо кормили, я мог выходить… Они относились ко мне с подобающим моему происхождению уважением, пока… пока ждали выкупа. Но потом… – Кестер вдруг замолчал и задумался. Он вспоминал период заключения, и снова дрожь охватывала его целиком. Выкупа так и не последовало, как объяснили тогда Кестеру, из-за того, что отец отрекся от него. «Кестер никогда не сдался бы в плен, он погиб, как герой и похоронен вместе со своими братьями, со всеми причитающимися ему почестями. И я не собираюсь платить за самозванца, порочащего память моего любимого сына», – звучало в послании барона Харшли. После этой новости Кестер почувствовал себя так, словно в нем разверзлась пропасть и душа вот-вот покинет его – на мгновение он потерял способность слышать, видеть и говорить, и с трудом держался на ногах, но тут же, собрав остатки воли своей и уповая на волю божию, выпрямился и вскинул поникшую было голову, готовый немедленно принять смерть. Однако у графа, пленившего Кестера, были другие планы в отношении узника. И его – дворянина, гордого рыцаря – превратили в раба, дабы перед смертью он смог отработать оказанное его ложной персоне чрезмерное внимание и хлеб, которым его потчевали в ожидании выкупа. Кестера отправили на самые тяжелые и грязные работы, где постоянно унижали и где даже за самую малую провинность подвергали суровым наказаниям. Ах, если бы он мог тогда драться, если бы мог отстаивать свою честь благородно, как делал это в бою с равными себе! Но не было у него ни сил, ни оружия, ни власти!
