Глава 1. В доме печали
Проведав о том, что некий модный писатель, господин де Перро, сочинил презабавную, якобы, сказку. Я полюбопытствовал прочесть оную, и, с горестью и гневом узнал в злодее женоубийце ни кого иного, как несчастного моего хозяина. И тогда я, старый неимущий слуга, Жиль Ренье, в свой черед взялся за перо. Если уж не могу я отомстить за него подлым убийцам – его алчным шуринам, развратной жене его, Диане, и бесчестному её любовнику… То сделаю хотя бы то, что в моих силах – поведаю современникам и потомкам всю правду об этих печальных событиях. Почитаю своим долгом обелить память о моём добром хозяине, восстановить его честное имя и развеять гнусную клевету, кою измыслили и распространили о нем злодеи, дабы оправдать себя и избегнуть карающей десницы правосудия за свершенное ими чудовищное преступление. Никто в округе не поверил их нелепой выдумке, кроме одного человека – продажного взяточника судьи, месье Вогеза, несомненно подкупленного преступниками. Но не странно ли, что глупая эта басня пришлась по вкусу королю и двору, и даже почитается образчиком изящного сочинительства и «прелестной сказочкой». Воистину, «когда б вы знали, из какого сора, растут цветы…. Ммм… или «цветут стихи»… Словом, душа кровью обливается, когда видишь что бесстыжие оправдания убийц, – подло, трое на одного! Заколовших невинного, кроткого, пожилого человека, с целью завладеть его имуществом. Вот эти их чёрные наветы становятся салонным развлечением для праздной и легкомысленной знати.
Во-первых, о «Синей Бороде» – хозяин мой имел имя, и притом весьма славное. Звали его Бернар, и происходил он из древнего рода Монрагу. И владел он прекрасным замком Гийетт, земли его простираются между Кампьеном и Пьерфоном. Многие поколения его предков служили при дворе, где занимали высокие должности. Да вот взять хоть покойного отца господина Бернара, старый Этьен де Монрагу был… впрочем я отвлекаюсь, речь ведь не о нём. Тогда, в 1630 ом, мы были молоды и веселы. В замке своём часто устраивал он пиры и праздненства, на которые приезжали к нам в гости все знатные дворяне нашей провинции. Господин Бернар был большим поклонником итальянского искусства и сам недурно бряцал на лютне и даже на новомодной гитаре. Для своего ансамбля он выписал из Италии лучших музыкантов, и многие приезжали в Гиетт специально, Чтобы послушать хорошую музыку. Другие поплясать, третьи поесть и выпить. А как же, и повар – провансалец Огюст у нас тоже был из самых лучших. Сеньор мой называл себя эпикурейцем, и объяснял так: «Это значит, любезный мой господин Ренье, что лучше весело и роскошно поживать в своё удовольствие в провинции, чем в Париже тереться в чужих приёмных. Здесь я сам – король!» Ещё он умел слагать замысловатые стихи, и часами вздыхал, глядя на портреты голых тёток, вывешанные в каждом зале дворца. Когда однажды я осмелился заметить, что дамы здесь изображенные, конечно, весьма приятны для взора, однакож негоже знатным дамам,( а по их рукам и ногам видать, что не из простых) позировать в столь непристойных костюмах ( а иной раз и вовсе без оных, телешом), да ещё и с такими двусмысленными улыбками… господин мой выбранил меня, сказав, что если что и «негоже», так это когда смерд судит о картинах Ботичелли.
– Да ладно уж, хозяин. Пускай я и не больно то разбираюсь в ваших благородных развлечениях, но кое- что моя садовая голова понимает получше вашей.
– И что же?
– Я знаю, отчего вы так тяжко вздыхаете. Глядя на вот эту благородную даму, с корзинкой овощей, нарядившуюся садовницей.
– Это Помона. И отчего же я вздыхаю?
– Жениться вам, барин, пора! Вон, поглядите на мою Марту –бывало и разжужжится что твоя пила, и сковородкой запустит. А как надаёшь ей тумаков, а опосля купишь её новый передник. Или чего она там хочет, и так то она меня приголубит, да приласкает, что… эхма!
– Да, твоя Марта славная дев… женщина.
А надобно сказать вам, сеньор мой был весьма застенчив с благородными девицами, коих мог видеть она на балах и прочих увеселениях. Неоднократно уж пытались сосватать ему своих дочерей окрестные помещики. И ведь такие достойные партии ему предлагались! Особливо же на сей счёт донимала мессира его тётушка Мария-Консуэло. Будучи вдовою, мадам де Меффрэ проживала с нами и сильно убивалась, как бы не зачах с сиром Бернаром древний род де Монрагу. Притом что в 1632 м году ему шел всего лишь двадцать первый год, когда он «осчастливил» таки тётушку своей женитьбой. Тишком- молчком, ни полслова никому не сказав, он обвенчался. Но с кем ! С цыганкой! Молодая баронесса де Монрагу называла себя Колеттой Пассаж, но, скажу я вам, ей бы следовало называться Карменситой или какой-нибудь там Гитаной. Какая там Колетта! Чернявая, смуглая, глазищи как тёмное пламя, ресницы как вороньи крылья, губы как у негритянки, в ушах золотые кольца. Смуглые руки и груди пляшут, смуглые ноги летят, юбки вихрем, скачет, бьёт в бубен и водит медведя! Да- да, ещё вдобавок и медведь! Она притащила его с собою в замок, тискала и ласкала, пожалуй, чаще чем мужа и звала его Бароном. Тётка от эдакой невестки упала в обморок, потом впала в истерику, и весь день служанки метались по замку с нюхательными флаконами, солями, грелками, каплями веерами и прочим. В общем то Колетта была девушкой доброй и с сеньором Бернаром ладила отлично. Бывало, задёрнут полог кровати – так весь замок кажись, шатается. Мне, бывалоча, сильно надоедало – выйдешь в сад – а там хозяин с Колеттой за кустиком, поднимешься на башню – они там, на фоне звёзд, в какой угол ни ткнись – в самом неподходящем месте, они милуются. Ух, до чего страстная девка была, эта Колетта, а, пожалуй, единственная из всех его жён, которая ему не изменяла. Впрочем, может она просто не успевала, он же её ни на минуту от себя не отпускал. Глаз с неё не сводил, и руки свои всё держал у ней на талии… или ещё где, даже за обедом. Бывало, куда ни пойдёт Колетта, а за ней господин Бернар, а за ним – медведь. Так и ходят повсюду табором.
Но я почему-то чувствовал, что Колетта у нас надолго не задержится. Иногда, начнёт ей тётушка Мария мораль читать, а она знай себе похихикивает, будто от щекотки, да ёрзает у барона на коленях – и вдруг, ни с того ни с сего, появляется в звериных её глазах цыганская тоска, чёрная и глубокая, как бездонный колодец смерти. Встанет она, хлобыснет дверью, да и запрётся в своих покоях, и глядит, глядит на запад, где пылает закат, и ждёт появления цыганской звезды Сириус. Так что я ничуточки не удивился, когда в одно прекрасное утро вышел на двор – ан глядь, а Барона – то и нигде нет! Куда, думаю, подевался чёртов медведь? А тут как раз и господин барон высовывается из окошка. «Жиль, не видал ли ты мою жену?». Кинулись все искать госпожу баронессу. Все окрестности обшарили и даже дно рва граблями прочесали.
