“То, что делается ради любви, происходит вне сферы добра и зла”
Ницше «По ту сторону добра и зла»
Часть 1.Странная смерть странной девушки
Я перешагиваю через разбитый табурет, вглядываясь в ее лицо. В ту бледность, что она оставила после себя. Мертвые глаза, подернутые сеткой лопнувших капилляров – распахнуты. В них до сих пор дрожит дикая боль. Сломанный нос, сколотые зубы, губы, измазанные засохшей кровью… ее лицо. Странная восковая маска, не имеющая общности с жизнью, слившаяся с серостью дня. Она здесь.
И я смотрю.
Возле ее истерзанного тела копошатся люди. Погоны и серые куртки, с красными полосками на рукавах. Падальщики, слетевшиеся на пир. И я – один из них. Гонимый запахом крови, вонью смерти… я тоже насыщаюсь чужой болью. Вдыхаю ее зловоние.
Вспышки фотоаппаратов слепят, чьи-то руки расставляют желтые таблички с цифрами. Вокруг нее. А она лежит на полу, у раскрошившегося от времени плинтуса, холодная, как камень и смотрит. Пустыми, лишенными разума глазами. Ее русые волосы испачканы темной вязкостью. Она смотрит.
Делаю шаг к ней. Под подошвами хрустит битое стекло – как кости. По телу бежит предательская дрожь – всего лишь холод нынешней осени.
Сильная рука ложится мне на плечо.
– Постой. Здесь еще не все готово.
Киваю. Не человеку, голосу. Лиц в этом месте больше нет. Кроме нее.
– Шлюху замочили, мать ее так…
Слышу другой голос. Ему мерзко, он отплевывается, дышит через нос. А я снова возвращаюсь к ней. К ее рукам.
Тонкие бледные запястья не тронуты. Следы от веревок выше, у локтей. Мучитель любил ее руки, держался за них. Вижу плывущие синяки на предплечьях. Никаких кровоподтеков, никаких ссадин. Только фиолетовые отпечатки пальцев.
– Серия?
Кто-то делает предположение. Строит пирамиду из догадок, как малыш из пластиковых кубиков. Она непременно упадет. Всегда падает.
На мертвой девушке почти нет одежды. Вижу ее грудь. Но не задерживаю взгляда – она изувечена. Темная от крови, бывшая когда-то объектом похоти, она превращается в уродство, от которого тянет блевать. Странно, но при этом я думаю о еде. О том, что скоро время обеда. Наручные часы подтверждают это и смеются. Они знают цену этому тягучему дню. В желудке опять ворочается моя подруга – голодная пустота.
«Гастриты часто заканчиваются язвой…»
Слова, вросшие в белые стены больниц. Везде одно и то же. Просто слова. Разные голоса, разные лица, кровь на рукавах халатов и только слова никогда не меняются. Только они – единственная правда из многих.
Закрываю глаза, возвращаясь к реальности. Открываю их и снова вижу ее лицо. Оно не знает времени, точно портрет великого мастера. Его последняя работа, отданная эпохе. Красная серость.
Мой взгляд скользит по ее ногам. Длинные и красивые, они особенно жестоко истерзаны. Некоторые из ран гноятся.
Кожу протыкали чем-то.
Возможно крюками, что лежат в подвале.
Коленные чашечки сломаны. Следы от звеньев цепей, темной полосой змеятся по голеням и бедрам. У этой боли не было границ. Она, как крученая морская раковина, заканчивалась там, где брала начало. И повторялась снова и снова, замыкаясь в бесконечный знак.
Знак его любви.
Достаю сигарету. Курю, отвернувшись от ее глаз. Она видит меня. Все равно видит. Страшная растерзанная кукла, манекен, набитый внутренностями. Но не человек. Ни тогда, ни сейчас. Ни для нас, и ни для него. А значит, сегодня снова будет проще заснуть.
Сны не снятся. Только тьма. И иногда они, их мертвые лица.
Дым рвет горло, но я тяну его еще глубже, еще сильней. Мне нужна его нежность. Его, такая знакомая мне, любовь.
Осматриваюсь. Глаза цепляются за каждую деталь, но соскальзывают, не находя нужных ответов. Убогий дом, похожий на декорацию из кино. Кривые стены из сруба. Пожелтевший потолок, оббитый фанерой. Плетеный стул в углу и колченогий столик там же, точно ждущий своей очереди в туалет. Неуместные ржавые гвозди в стене. И странные окна… я поднимаю голову. Да. Два немытых окна под самым потолком. Надежда на угасающий свет.
Пускаю дым из носа. Как всегда, из правой ноздри – левая почти не дышит, сломанная в детстве перегородка срослась так, как было угодно случаю. Мы были безрассудными детьми тогда, перед нами лежал весь мир. Переломов, в те чистые времена, никто не считал. Это была дань знаниям. Жертва на кровавый алтарь взросления.
Я думаю о ней. О том, что она тоже заплатила свою цену. Вспоминаю ее руки, изуродованную грудь, разбитое лицо. Поворачиваюсь и понимаю, что она еще почти ребенок! Дитя, познающее мир, маленькая девочка, готовая на все ради любви… к алтарям взросления.
Жертвоприношение. Я знаю. Тут случилось именно оно. Не для записей в отчетах. Для меня. Лично.
– Бедная девочка… – шепчу так тихо, чтобы никто не услышал. – Бедный ребенок.
Зачем они думают о ней?
Гляжу на кружащих вокруг тела людей. Докуриваю и чувствую слезы в горле. Гадкий комок, давящий грудину, злой и горький на вкус.
Я верю глазам. Я знаю, что этой девочке никогда не уделяли столько внимания, сколько сейчас. И думаю о том, что она всегда искала именно этого. Не похоти! Не проникновений десятков мужчин! А их внимание. Сотую долю их настоящей любви. Но получила только эти лица.
Ее рот приоткрыт. Нет. Не улыбается. Кричит от боли. До сих пор, после смерти, все равно кричит.
И вдруг я понимаю, что жду, когда меня пустят к ней. Я хочу этого больше всего на свете. Взять ее за руку, сказать ей, что все кончилось. Быть для нее кем-то родным сейчас, в эти страшные минуты темного одиночества.
Она смотрит. Я не отвожу глаз.
И, наконец, мне разрешают подойти.
Присаживаюсь на корточки, около нее. Запах крови вползает в ноздри. Мне чудятся осклизлые щупальца осьминогов – тварей, которых я боюсь больше всего на свете. И поэтому так часто покупаю их себе в пищу. Прожевываю, уничтожаю этот неприятный, подлый страх. Каждый вечер, напротив китайского ресторана, в полном одиночестве. Так же, как она.
Кисти ее рук. Теперь я вижу. Тыльные стороны ладоней. Без единой царапины. Тонкие длинные пальцы с хорошим маникюром. Ногти сломаны. Почти все. Она сломала их, когда осознала, что ее будут убивать. Когда защищалась.
Беру ее за руку. Холодная. Переворачиваю ладонью вверх – содранные мозоли. Белая отмершая кожа. Признак поисков любви.
Перед глазами плывут картины ее возможного прошлого. Множество мужчин, сзади. И она, беспрекословно встающая на колени, в глубокий партер. Руки, упирающиеся в жесткий пол. И грязная, проникающая любовь… Физическое удовлетворение потребностей. Без нежности и тепла.
– Я с тобой, не бойся, – шепчу это ее глазам. Тону в замерзших зеленых океанах. И, кажется, сам превращаюсь в глыбу бесчувственного льда.
– Антон!
