Пролог…
Он стоял над обрывом и слушал пение сверчков. Сегодня их колыбельная родилась до сумерек, и это спасало ему жизнь. Так называемое, незримое чудо – сегодня спаситель для него. Ещё целый час жить солнцу в этом дне, а они уже поют. Сверчки мешали думать, потому броситься с обрыва не было возможности, хоть и желанием таким бесстыдно он горел.
На щеках давно высохли слёзы, а в руках мерцало то, ради чего он отдал Всё и в придачу пол жизни на поиски. Владел самой могущественной вещью на Земле, но желал броситься с обрыва – у судьбы чувство юмора высокое и очень острое…
Молодость уходила из-под ног, и он это чувствовал. Всё чаще рыдала спина и зудели колени, несмотря на то, что лицо не меняется дюжину лет. Быть может, уже и настала пора воспользоваться всемогущей семечкой, что так ярко вспыхивает по пятницам, призывая к великим вечерам.
Семя обжигает пальцы, когда просится на волю, для просьб своих не выбирает дни. Обжечь способно даже в воскресенье.
Пол жизни искал это орудие жизни, за миг нашёл и потерял своё Всё за этот же миг, и, что в итоге? И итог ли это?
Что-то шептало ему внутри, что он ещё не готов, не созрел, что для могущества ещё не время! Да и как быть готовым к мечте, когда отняли самое дорогое, что было в его жизни? В обмен на что? На это, так называемое, могущество? И, что он будет делать с ним, если, отныне, все мечты не принесут ни капли сладости, а всё сладкое растерялось средь сотен жадных и потёртых языков?!
Трудно было не заметить, как меняются взгляды людей. Вчера для них, всего лишь, император; сегодня смотрят, как на Божество! Считают, что от вспышки чувств в любой момент низвергнет он, кого угодно – будь то народ или синий океан!
Но он ещё не стал Божеством, ведь нутро говорит: «Не готов!». Хотя, нутро ли это говорит? Кому принадлежат эти разные по звучанию голоса в его разношёрстной голове, что шепчут беспрерывные советы? Голоса то приятны, то отвратительны! И, если бы всегда советовали верно, то не стоял бы, молча, на краю! И край ли это или, всего лишь, обрыв, с которого нет смелости упасть?
Он захватил весь континент, но не был горд собою. Вчера он сжёг все свои корабли, доказав, что его избежала гордыня. Сжёг, чтобы не дарить слепой надежды и другим краям его мира…
Сейчас смотрел с утёса на маленький кусочек своей империи и видел её всю, ведь горизонт ничего не скрывал от него. Империя безмерно велика, хоть не хотелось мир весь на колени и гордо свою голову поднять! Другого он желал, пока искал несокрушимое могущество, но золотые годы пролетели, и оглянулся – старая душа, хоть и мир, весь уже покорённый, благосклонен к тому, что ему на коленях стоять…
Потеряв своё Всё, душой своей состарился до неузнаваемости, хоть не было ему и тридцати пяти.
Сейчас он далеко от своего, родного дома – замка, в котором вырос, и ему ничуть не жаль. Крыша и стены – не самое важное. «Завтра я вернусь домой и снова буду в этом убеждён…».
Получив то, что искал, его жизнь не изменилась. Всё те же поиски, но уже другого, более ценного, чем могущество, хоть всё внутри зудит о том, что нет ни единого шанса найти…
Сегодня пятница тринадцатого – тот самый день, в который стоит посадить семечку и пожертвовать чем-то, что должно быть равным его мечте. Только вот, чем? Чем же таким особенным можно пожертвовать, чтобы семя дало росток?
–Любовью?
–Нет, её отняли!
–Верой?
–Полностью иссякла и засыхает, как рыба-бедолага на берегу, которая не понимает, что, чтобы вернуться в море, прыгать нужно в одну сторону, а не в разные!
–Надеждой?
–Ну-ну, не велика такая жертва с его то надеждой.
–Может быть, принести в жертву человеческие жизни?
–Нет, он убивал и целые народы, и сотни невинных людей, вряд ли, сочтутся жертвой, которую так сложно оторвать от сердца, которой можно задеть душу императора. Это всё воздушность для того, кто рисует историю, а воздух таким людям ни к чему…
На дворе шестнадцатый век, а люди – дикари и дикарей всё кличут дикарями, и голоса всё шепчут: «Не сейчас!», и всем они шепчут одно и то же!
А когда? Ну подождёт он век, хоть это невозможно, и что? Разве, что-то изменится?
Искал пол жизни могущество, а ему принесли его на блюдечке, и смысл жизни потускнел! "Как-то странно всё это, и, главное, для чего?" – спрашивал он себя, но нет ответа собственным вопросам…
От бесконечных раздумий, что длятся уже месяц, императора отвлёк его родной и единственный брат, чьё имя лишь из суеверных побуждений звучало Дювор.
–Что ты здесь забыл? – спросил он, подойдя к краю утёса, бесстрашно заглянув в пугающую пропасть. – Не, уж то, хочешь ты упасть в обрыв, поверить в свои крылья?
Криво улыбнулся, сорвав с губ второй вопрос, и без заботы посмотрел на брата, хоть тот почти что мёртв от тягости отчаяния. Ни разу не поддержал его за этот месяц адских мук и несокрушимого безумства, ни слова ему не посоветовал, а сейчас сам к нему пришёл или приполз – да кто его знает этого Дювора.
«Быть может, кто-то меня сюда и привёл, но я ему пока что благодарен…» – думал император, глядя на своего старшего брата.
–Думается мне легче, смотря на весь мир свысока, – пошутил он в ответ, но на улыбку не хватило силы.
–Сегодня пятница тринадцатое! – величественно воскликнул его брат, и они, наконец, столкнулись тяжёлыми взглядами. – Как он и сказал, тебе нужен именно этот день! Ты это помнишь?
В глазах его не разыскать тревоги, ведь он, всего лишь, предвкушён. Даже сопереживания не было в его взгляде. Они оба в эту секунду глядели друг на друга, как два волка. Осталось подождать, кто из них первым завоет…
–Разве, такое возможно забыть?! – громко промолвил император.
"Конечно, нет!» – ответил Дювор лишь себе. – «Я заснуть часами не могу, и все ночи для меня это мучения…».
–Как думаешь, тот старик был дьяволом? – сорвал он с уст вопрос, что мучил его тридцать дней и тридцать одну ночь.
–Сомневаюсь! – ответил император, не поверив в эту честь.
–И, что ты намерен делать? – поспешил перейти к делу Дювор.
Этот вопрос для императора был сложнее любых других вопросов, потому отвечать на него ему не хотелось. Тем более, своему брату. Тем более, сейчас. «Пришёл ещё в момент ненужный! Не вовремя, как и всегда!» …
–Знаешь, я недавно гулял по улицам города, что у нас за спиной. Гулял без слуг и без охраны, накинув капюшон, чтоб не узнал народ. Чем дальше я шёл, тем больше понимал, что люди меня не любят и, даже ненавидят за то, что я стал похож на дитя войны. Никому из них она не нужна, как и мне, но она сама к моей душе так и тянется.
Он сделал паузу, вздохнул легко и с тяжестью продолжил:
–На одной из улиц я увидел нищего калеку. Он был без ног и без руки, просил милостыню сохранённой ладонью. Подойдя к нему ближе, я узнал в нём своего лучшего воина. Я думал, что он пал семь лет назад на поле боя, а оказалось не совсем…
