Василий косил траву. Шелковые, терпко пахнущие волны покорно ложились под ноги косарю после каждого взмаха Мышцы ныли от усталости, но было еще светло. Длинные летние дни позволяли работать допоздна. «Шух, шух, шух» – ритмично пела коса, срезая очередную зеленую ароматную волну, которая тут же устилала землю. Этот ритм занимал всю голову, позволяя не гонять тяжких дум, которые в последнее время одолевали Василия. Воздух был терпким, густым, будто мед, и горячим, так разогрело его жаркое июльское солнышко. Немного совсем до Купалы осталось, нужно побольше сена-то запасти. Потом может и не доведется на покос выйти, в лесу много дел, а корову, да лошадей кормить чем-то по зиме надо будет. Солнце быстро скатилось за горизонт, где-то за спиной косаря, и быстро наползла темень. Василий остановился тогда, когда перестал различать предметы на расстоянии вытянутой руки. Мог бы и продолжать, что тут смотреть, коси да коси, но решил вернуться домой. Он и так три дня на покосе ночевал, благо Василиса еды в дорогу с запасом собрала.. «Пора вернуться, дела дома есть, потом еще пару дней покосить нужно будет, а на Купалу в лес уйду. Нужно метки проверить, с Лешаком парой слов перекинуться, да к Бабке давно не заглядывал. Будет ворчать старая, что давненько не заходил. Василису не возьму с собой, сильно хлопотно с ней в лесу, мала еще. Конечно, она запросится, но нет, не в этот раз…» – раздумывал он. Когда стемнело, закинул косу на плечо и двинулся домой, в противоположную сторону от закатившегося за горизонт солнышка. Было новолуние, и когда последние лучи дневного светила померкли, землю накрыла непроглядная тьма. Василий шагал под звездами, полной грудью вдыхая ночной воздух. Было тихо и душно, ночь не принесла ни прохлады, ни даже капли свежести. Василий думал о Василисе.
Где-то далеко он услышал шаги, но не обратил внимания – мало ли у кого нужда впотьмах землю шагами мерить. Шаги были какими-то тяжелыми и внезапно оказались у него за спиной. От этого по спине пробежал холодок, и внезапно прошиб озноб.
– Эй, друже! – тихо позвал хриплый мужской голос.
Василий не отвечал и не останавливался. Точно знал – нельзя. Нужно идти, не откликаясь, не оборачиваясь и не сбавляя шаг, тогда прорвется, раз уж так обложался. Внезапно перед ним возникла фигура. Силуэт был высоким и тощим, больше никаких подробностей разглядеть он не смог.
– Эй, друже, возьми меня в попутчики! Болен я и устал, может, переночевать пустишь?
Будто немного светлее стало, и Василий разглядел человека, преградившего ему дорогу. Он был высокий и такой худой, что его черное одеяние болталось на нем, как пугало на крестовине. Он улыбался ему беззубым ртом и пытался изобразить дружелюбие на морщинистом, как гриб-сморчок лице. Василий не знал, с кем имеет дело. «Может и вправду путник, которого ночь в поле застала? Да откуда он здесь? Да еще перемещается как-то странно, как он мог так быстро оказаться у него за спиной, а потом и перед ним? Странно это все это. Не хватало еще злыдня в дом привести. Оглянуться не успеешь, как сам Вий в гости пожалует. Лучше уж промолчать. Если он, правда, путник, дойдет со мной до избы, а там Василису спрошу, пускать или нет. Она хоть малая, а ведает, вся в отца своего», – раздумывал Василий. Незнакомец пристроился слева, и шел рядом. Он все время что-то спрашивал, но Василий упорно не отвечал. Он был почти уверен, что это злыдень. Рановато он вылез, хотя новолуние – это их время, чего ему ночи воробьиной-то ждать? Луна не светит, темень, как раз, ему в помощь.
– Друже, подожди, я отойду на чуток, – вдруг сказал незнакомец, сунув в руки Василия какой-то сверток. – Только сбереги это! Это очень важно сберечь! Очень прошу тебя!
Незнакомец шагнул в темноту и исчез. В руках Василия лежал предмет, завернутый в грязную мешковину, перевязанный крепко-накрепко толстой веревкой. Чувствуя холодок в спине, он машинально развязал узел и снял мешковину. Он увидел часть рукописи, обложка которой была оборвана и в глаза бросились древние письмена. Тут же его обдало жаром, а потом силы ушли, он чувствовал, что еле стоит на ногах. Он хотел бросить рукопись, но она будто приросла к руке. Он снова завернул ее в мешковину, на этот раз, вместе с рукой. Понимая, что ждать незнакомца бесполезно, Василий побрел домой. Рукопись моментально потяжелела. С каждым шагом сверток будто наливался, и идти становилось все труднее и труднее. Когда он поднимался на крыльцо своего дома, он еле переставлял ноги. Сознание было нечетким и периодически уходило в морок, будто он нырял в темноту, выныривал, и нырял опять. Он постучал в дверь. Стук получился слабым и каким-то чужим. Василиса отворила дверь, и все, что он успел увидеть – ее расширенные глаза, губы, шепчущие заклинание, и сполохи огня у нее за спиной. Василий рухнул в сени со всего роста, как стоял, так и ушел вперед, провалившись в липкую, душную, зловонную темноту.
Сознание возвращалось несколько раз, и каждый раз он оказывался в совершенно незнакомом месте. Сначала он открыл глаза и увидел темную, сырую пещеру. Перед ним стоял незнакомец с зеленым жабьим лицом. Глаза его были закрыты очень обвислыми веками, обрамленными густыми зарослями слипшихся длинных ресниц. Незнакомец шарил в воздухе крючковатыми пальцами с длинными грязными ногтями. Он что-то шептал, шевеля бородавчатыми губами, то и дело, облизывая их длинным красным языком. Василий быстро закрыл глаза и, боясь даже дышать, мысленно повторял «Чур меня, чур! Велес, выведи меня! Молю тебя, выведи! Ради Великого Вышеня, ради всего, что есть светлого во мне, выведи, помоги! Чур меня, чур!». После опять настала темнота. В темноте его несло и кружило, он будто падал вверх, пока не увидел глаза Василисы и стоящую за ней Бабку. Они были где-то вверху, будто он лежал на дне колодца, а они смотрели сверху. Там, откуда они его звали, было так светло, так пронзительно хорошо, что сердце заныло от желания немедленно оказаться там. Он видел их и этот чудесный свет сквозь закрытые веки, сам не в силах даже пошевелиться. Он безмолвно кричал, но крик его звучал только в его мозгу. Они же стали махать ему, радостно что-то кричать, но слов он не слышал. Опять все исчезло, а потом он оказался в прекрасном месте. Там было светло и пахло цветами. Он лежал на пригорке, у странной скалы, из которой били два источника. Одна часть скалы была черная, а другая белая. Он чувствовал, как чьи-то мягкие руки омывают его, и провалился опять в забытье. Потом он вдруг, будто вынырнув из глубины, шумно вдохнул, и открыл глаза. Он лежал в избе, на лавке, свет пробивался через полуоткрытую дверь. Пахло какими-то травами и еще чем-то приятным, но незнакомым. На столе стоял кувшин, и лежала охапка травы. Вокруг него хлопотала Бабка. Она окуривала его травой и шептала какие-то ворожейки, не обращая внимания на то, что он пришел в себя, и уже смотрел на нее во все глаза.
