Я – последний советский поэт,
Легкий дым от сгоревшей эпохи.
Мы уходим – а сменщиков нет,
Хороши были мы или плохи.
Свято место не будет пустым,
Будут новые – лучше и чище,
Но не будет, кто пишет лист
На душевном своем пепелище.
Кто использует русский язык,
Все еще и прекрасный и чистый.
Кто до самого слога проник
В бесконечность рифмованной мысли.
Кто воспитан другою страной,
Кто воспитан иначе, чем нынче,
Кто привык открываться душой,
Не за деньги, не ради добычи.
Ни за лайки, репост или хайп,
А всего – то не может иначе,
Кто привык отбиваться от стай,
Для кого совесть что-то да значит.
Мы последние нынче их тех,
Кто не сыплет слова без причины.
Для кого означает успех,
Когда брат говорит: «Молодчина!»
Кто привык отвечать за себя,
За поступки, стихи и удачу.
Кто не мыслит писать – не любя.
Кто горит – и слезу в сердце прячет.
Я – последний советский поэт
И пока я живу и не болен,
От эпохи ушедшей привет
Отпускаю строками на волю.
Под снегом и дождем, и небом хмурым,
Скользя по блеску льда чуть торопясь,
Я вижу все-ж как встречные фигуры
Мне взглядом выражают неприязнь.
Как бесит их – уже с утра уставших
От жизни, от политики, от лжи,
И этот дождь, и полуснег упавший,
И я – раз улыбаюсь от души.
А я в уме перебирая годы,
Все то, что я когда то потерял,
Пою Творцу торжественные оды
За то, что отбирая – отдавал.
За то что я иду сейчас по лужам
И в ритм дождя бью пальцами щелчки,
И что дышу, и с головою дружен,
И вижу сам (ну пусть через очки).
За эти раздражительные взгляды,
За этот день, обычный и простой,
За то, что дождь мне писает на шляпу,
А не слезит на холмик надо мной.
Когда тебе за пятьдесят,
То день рожденья сложен:
Так трудно радовать себя,
Что ты не стал моложе!
Сложнее жить. Сложнее спать,
Сложней жену потискать…
Сложнее трезвость сохранять,
Когда в стакане виски.
Но хватить плакаться. Налью
И рюмку поднимаю:
Спасибо Богу, что живу —
Чего и вам желаю!
Он красив – этот старый Дунай:
То неспешный, то буйный и злой.
Он ворчит, этот старый Дунай,
Все спешит и спешит на покой.
И несет за волною волну,
И гремит и бурлит под мостом.
Он уносит заботы ко дну,
Чтобы выплеснуть все «на потом».
Сколько судеб бросалось в него,
А разливы стирали мечты…
Все ушло, но осталось одно:
Поседевшая грива волны.
Чайки кружат и пахнет дождем.
На Дунай опускается тишь.
Хорошо нам с Дунаем вдвоем!
Но ночами мне снится Иртыш…
Сквозь дождь, плюющий на крыльцо,
Поникнув головой в заботах,
Я поспешаю на работу,
Надев намордник на лицо.
Навстречу мне поток таких же,
Синюшных масок караван.
Вдыхая выдоха дурман,
Склоняем головы все ниже.
Как быстро нас загнали в ряд.
Надели маски. Дали цели.
Свободу мы видать… проели.
Теперь идем, куда велят.
Чтоб нас совсем не обижать —
Разрешено платить налоги.
Как низко пали мы, убоги,
Ни улететь, ни убежать!
С экрана нам лощеный хряк,
Расскажет, как не спят министры,
Как ценят нас и наши жизни.
Министры крякнут: «Точно так!»
Ну а начальственный пиджак,
Тряся обвислыми щеками,
Нам сердце выложит перстами…
Но я в том жесте вижу «Fuck».
Садись. Возьму бутылку виски,
Сегодня праздник алкоголя.
Вздохнуть. Попеть. И вспомнить близких.
И душу выпустить на волю.
Садись за стол, поди устала?
Садись, покой нам тоже нужен.
На стол накрою, что попалось.
Ну, как тебе наш скромный ужин?
Ты улыбнешься так привычно,
Мы по чуть чуть наполним рюмки.
За столько лет уже обычай:
Делить на пару жизнь и думки,
Делить свой день, проблемы, нервы,
Делить вино, делить усталость.
Пока не вышел кто-то первым —
Делить все то, что нам осталось…
Ты знаешь все, что я подумал…
Я знаю все, что ты расскажешь…
Но не хочу вставать со стула
И у тебя в ногах есть тяжесть.
Мы просидим, пока устанем,
Все доедим, допьем, доскажем,
Из-за стола обнявшись встанем,
Все уберем, помоем, ляжем…
Обычный день. Обычный вечер.
Слетел с календаря листочек.
Никто не свят, никто не вечен.
Господь хранит. Спокойной ночи!
Рюмка виски на столе,
Двадцать грамм, хорошего.
Его дым шотландский мне
Вдруг напомнил прошлое…
Комары до кости аж.
Пятница, рыбалочка.
Трое братьев в экипаж,
Я, костер, палаточка.
Искры тянутся к луне,
Мясо, лук, селедочка,
Сковородка на огне,
По стаканам-водочка.
«Будем, братья! Хорошо,
что живем и можется!»
«Ух, как славно то зашло-
Пусть и с рыбкой сложится!»
Воздух – хоть стаканом пей,
Травами заполнится.
«Ну ка брат, полнее лей!
Анекдот припомнился!»
Посмеяться, погрустить,
Вспомнить что-то главное.
Нам то нечего делить —
Мы друг другу равные.
Сети в деле- мы сидим.
Мы с утра, да раненько,
Поедим и поудим.
А пока по маленькой.
Вот заначка в ход пошла,
Бьет, зараза, в темечко.
«Пей, брательник! Пей до дна!
Нынче наше времечко!»
У костра лежим-сидим.
На похмел оставлено…
Кухня. Дом. Шотландский дым,
Да слезой разбавлено…
Яркая дорожка
Из опавших листьев,
Вдоль дорог промокших,
Словно нитка жизни.
Детство, как в картинках.
Юность, вдохновенье.
С бешенством лезгинки
Унеслись мгновенья.
Дождиком смывает
Прошлое с дорожек..
Молодость не знает.
Зрелость так не сможет.
И не то чтоб грустны
Эти размышленья,
Но в случайной луже
Вижу отраженье:
Серебро начало
Игры с бородою.
Бес в ребро стучался —
Да махнул рукою.
Опытом проверен,
Переварен грустью,
Я иду, уверен —
Все равно проснусь я,
Может быть и утром,
Может в новой стати.
Новые маршруты —
В старые тетради.
Гвардии отряды
Из листвы опавшей,
Встретят на параде,
В новой жизни в каждой.
Детство пахнет иначе,
Чем сегодня, из дали.
Детство пахнет, как мячик,
Что из лужи достали.
Детство пахнет, как иней,
Что намерз на окошке.
Оно пахнет корзинкой,
Полной свежих лепешек.
Пахнут мамины руки,
Пахнут дедовы тяпки.
И редиской и луком,
Что пололи на грядке.
И разбитой коленкой
И помятой тетрадкой,
Одноклассницей Ленкой,
Что краснела украдкой.
Детство пахнет кострами,
Нашей новою школой,
Оно пахнет борщами
И компотом в столовой.
Оно пахнет, как птица,
Ветерком и свободой…
Это то, что хранится
Где-то в сердце, все годы.
Армейский друг, Володька-Слон,
Он был высок, он был силен.
Был музыкант, был хулиган и хоккеист.
Сам добродушный и не злой,
Он под гитару пел со мной,
Ну а вообще то был лентяй и пофигист.
И был немножечко чудак —
Он избегал армейских драк,
Он даже сдачи не давал и все терпел.
В разборках вовсе не бойцом,
Он уворачивал лицо,
Пах прикрывал и разобиженно сопел.
И много кто вошел во вкус,
По ходу пнуть – раз парень трус.
Раз парень чмо – ну как ему не наподдать?
В сушилке ротной, через день,
Метелили кому не лень,
А он просил полегче бить, да перестать.
А я не знал – он сам молчал,
Не ныл, не выл и не стучал.
Предпочитал в самом себе переварить.
Пока дневальный как то раз,
Мне не сказал почти глумясь,
Что там Слона сегодня будут сильно бить.
Дневальный в теме был у них,
Я с хода получил под дых,
Но все-ж успел заехать в челюсть одному.
