– Мам, а мне сегодня снова война снилась, – девятилетняя Кира сидела за за столом и завтракала, собираясь в школу, – Снова тот же сон, будто я солдат, и рядом со мной мои товарищи, такие же солдаты, и мы идём через лес. А кругом темно и сыро, холодно, жуть как, и мне так есть хочется, а нечего. Спереди враг наступает, и командир отдал приказ – только вперёд.
– Ой, ну сколько можно, Кира? Опять война? – мама поморщилась, словно у неё внезапно заболела голова, – Ну что ты можешь знать о войне, чтобы она тебе снилась, вот скажи? Фильм, небось, какой-то по телевизору посмотрела, вот и втемяшила себе в голову. Сейчас как раз к Празднику по всем каналам крутят военное кино.
– Мам, ты же знаешь, она мне всегда снится, а не только перед Днём Победы, – попыталась возразить Кира.
– Ой, – мама раздражённо махнула рукой, – Не болтай ерунды. Доедай кашу побыстрее и выходим, мне на работу пора, а тебе в школу. Опоздаешь на урок – будешь знать.
– Я никогда не опаздываю, мам, и учусь на пятёрки, – тихо сказала Кира.
Так обидно, ну почему родители ей никогда не верят, когда она рассказывает им про эти сны? Папа только смеётся и отмахивается, а мама вообще раздражается, словно Кира о чём-то плохом говорит. Но разве это плохое? Это ведь наша память, наша гордость, наша великая слава!
Эти сны Кира видела столько, сколько помнила себя. Она настолько привыкла к ним, что не удивлялась, когда во сне ей снилось продолжение вчерашнего сна. Только там она была не Кирой. Она была солдатом и звали её Алексеем. Алёшкой. Потому что была она совсем молоденьким пареньком и однополчане звали её именно так. Светлые вихры цвета спелой пшеницы, задорно торчащий курносый нос, густо усыпанный веснушками, словно солнце расцеловало его и щедро плеснуло на него полную пригоршню рыжих крапинок, голубые как небушко глаза, и красивые, по-детски ещё пухлые, губы, почти всегда растянутые в широкой улыбке.
– Алёшка, мать твою за ногу! – кричал усатый командир Степан Иваныч, – Ты чего там опять васильки нюхаешь? А ну, марш к оружию, скоро выходим!
Алёшка вздыхал, опускал на траву божью коровку, что неспешно ползла по рукаву его гимнастёрки, и бежал за командиром:
– Ну, ползи, ползи, жучок, смотри-ка, солнце уже по-весеннему совсем печёт. А скоро и лето наступит, вот где радость!
Позади была осень с размытыми дорогами, промозглой сыростью и вечно мокрыми распухшими ногами, морозная зима с бесконечными атаками и отступлениями, выпадами вперёд и опять назад, с потерями и победами, с радостями и горестями, с обмороженными пальцами и голодом. Да, брат, война, это тебе не дома, в деревне, на печи сидеть, да пирожки мамкины с парным молочком уплетать, тут тебе каждый день новый поворот – и не знаешь, чего ждать завтра. Так и живёшь, от атаки к атаке, и постепенно перестаёшь бояться самого страшного страха человеческого. Какого страха, спрашиваешь? Так её самой – с Косой которая.
У, она здесь всегда рядом кружит. Ходит, бродит меж рядами солдат. Вглядывается в лица, выбирает. Кому завтра черёд придёт, значится. А после боя снова колобродит промеж бойцами, что остались лежать там, на сожжённой, вытоптанной земле, и плачет. Почему плачет, говоришь? А ты думаешь, что, Смерть-то она без сердца что ли? Нет, брат, она такая же, как мы, тоже под Богом ходит. Вот скажет ей Господь кому срок пришёл, над тем она и махнёт косой-то своей. А после сидит долго и самокруточку курит, думает о том, чего никогда нам не понять. О том, что один Бог только и ведает. Так-то…
Алёшку призвали в ряды Советской армии осенью сорокового года, а в июне сорок первого война началась… Поначалу и не страшно было, а вроде даже как-то весело что ли, задорно – горячая отвага горела в груди, кипела удалая кровь. Думали, вот, размажем сейчас врага, покажем ему, супостату, силушку русскую, богатырскую, прогоним с земли родимой! Да только к концу первого года поубавилось пылу-то. Не всё так легко на деле оказалось. Неравными были силы. Наступал змей проклятый. Бились наши бойцы не на жизнь, а на смерть, за города и деревни родные, что остались там, за их спиной, за избы и хаты белёные, в которых ждали их домой родные – матери и жёны, ребятишки малые…
***
Кира проснулась с улыбкой. На руке она всё ещё чувствовала лёгкое щекочущее чувство, это божья коровка всё ещё шевелила лапками и бежала по ладони Алёшки. Кира научилась никому не рассказывать о своих снах. А зачем? Всё равно не верят, да ещё и ругаются, мол, не выдумывай ерунды, ступай лучше в огород, грядки прополи с морковью или вон, воды с колонки принеси. А сны всё снились. В них были переправы через реки, окопы и взрывы, были тихие редкие вечера, когда слышно было, как потихоньку начинают петь в роще птицы, испуганные боями и шумом, и в такие минуты бойцы отдыхали недолго, иные писали письма, что уносила затем полевая почта, иные просто молчали, вспоминая родной дом, иные дремали.
Недавно Алёшка получил ранение. Хорошо хоть несерьёзное, всего-то ногу зацепило осколком. Но всё равно больно. Кира даже во сне почувствовала эту боль, а каково же было Алёшке наяву? Кира настолько привыкла к тому, что по ночам она становилась солдатом Алёшкой, что он казался ей совсем настоящим, а не призрачным образом из её снов. Он был ей словно друг, как старший брат, о котором она всегда мечтала. Просыпаясь, Кира всё ещё вдыхала запах гари или сырой земли окопов, слышала крики однополчан или грелась у печурки в тёмной землянке. Иногда Алёшка надолго пропадал, и тогда Кира даже начинала волноваться за него – всё ли у него в порядке? Но потом ей снова снилось, что она Алёшка, и девочка успокаивалась. Значит жив солдат.
От тех ли снов или ещё от чего, но Кира всегда очень остро воспринимала всё, что касалось Великой Отечественной Войны. Были ли то песни военных лет – строгие, простые, горькие. Был ли то салют в День Победы. Были ли то глаза ветеранов, которых приглашали к ним в школу перед Праздником 9 Мая, чтобы они рассказали подрастающему поколению о тяготах войны, о фронтовых дорогах, о товарищах. Всё, абсолютно всё, отзывалось в сердце Киры такой глубокой болью, такой невероятной душевной потугой, что она не могла сдержать слёз. Она плакала, слушая концерт в честь Дня Победы, она плакала, вручая алые пахучие гвоздички пожилому ветерану-солдату, она плакала, просто думая о том, что претерпели эти люди, её предки, что пережили они, как выстояли, какой ценой живёт она теперь на этой земле.
