Глафира Петровна, или как её все привыкли величать – Баба Глаша, крякнув от натуги, подняла с земли ведро, засыпанное доверху, с горкой, картошкой и, изогнувшись от тяжести, отнесла его к дороге, аккуратно поставила на обочине. Потом, нагнувшись, обвязала в несколько узлов вокруг ручки кусок прочной пеньковой веревки, а другой конец её привязала к железной петле, что торчала невдалеке из земли. Дернув несколько раз за веревку, и убедившись, что узлы держат крепко, баба Глаша выпрямилась, взглянула, сощурившись, в одну сторону, потом повернулась в другую и, поскольку солнце светило с этой стороны в лицо, прикрыла глаза ладонью, как козырьком, и посмотрела на дорогу.
Момент для проведения операции был выбран самый подходящий – на дороге не было ни одной души, точнее сказать, ни одного автомобиля ни в том, ни в другом направлении. Весьма редкое и даже непривычное состояние для одной из крупных и весьма оживленных автотрасс, соединяющей два больших города. Это надо было еще исхитриться, чтобы поймать такой момент, когда никто не ехал ни с той, ни с другой стороны, что, впрочем, продолжалось не так долго, потому что уже послышался нарастающий гул моторов, и из-за поворота вылетела целая вереница разноцветных автомобилей, которые не сбавляя скорости, прижимаясь к земле, пронеслись мимо, обдав бабу Глашу горячим, жирным от бензиновых испарений, воздухом.
Отвернувшись в сторону, она прикрыла нос концом платка и проводила их недовольным взглядом. Еще раз с некоторым сомнением осмотрела ведро, еще раз, для уверенности, дернула за веревку, проверяя крепко ли привязано ведро и, сложив пальцы в аккуратную щепотку, перекрестила горку картошки и, не оборачиваясь более, засеменила прочь по узкой тропинке к своему дому.
Дом её был первым на повороте. Был он очень похож на другие дома, выстроившиеся вдоль дороги, по обе её стороны. Одноэтажный, рубленный, с двускатной крышей, крытой потемневшим от времени шифером, над которым торчала кирпичная труба, по краям черная от копоти. Сбоку от дома была пристроена небольшая веранда с крыльцом в три ступеньки, огороженным с одной стороны покосившимися деревянными перильцами, отполированными до металлического блеска бесчисленным прикосновением натруженных ладоней. За домом виднелась неровная крыша сарая, а за сараем начинались уж огороды, которые спускались к речушке, чуть шире ручья, что, петляя в тени густого ракитника, несла свои воды через поля неизвестно куда. В общем, всё как в других дворах небольшой деревеньки под названием…
Впрочем, а не всё ли равно под каким названием стояла такая деревенька. Таких деревенек вдоль всевозможных трасс и дорог разной категории и назначения застыло бесчисленное множество. И тысячи людей, проносящихся мимо, даже не обращают на них внимания, а отслеживают лишь названия на щитах при въезде и то же название, но перечёркнутое наискосок, при выезде, чтобы знать сколько им еще осталось трястись по этим бесконечным дорогам и как давить на педаль газа, выдерживая установленную законом скорость и не провоцировать лишний раз всякие неприятности, связанные с полосатой палочкой. И представляется этим людям, что и не деревни это вовсе, а какие-то убогие, намалёванные кое-как декорации мелькают за окнами, и не живёт здесь никто, а все эти невысокие крыши в густых садах выставлены напоказ просто так, для того, чтобы лишь оживить пейзаж вдоль дорог.
Но иногда, особенно ближе к осени, на обочине начинают появляться наскоро сколоченные столики, на которых аккуратными кучками выкладываются огурцы или грибы, толстые кабачки, оранжевые тыквы, лесные ягоды в небольших баночках, букеты цветов или просто стоят ведра, наполненные доверху картошкой. И привлеченные этим скромным разнообразием, суетливые горожане притормаживают и рассматривают выставленный товар, не выходя при этом из автомобиля. Большинство быстро уезжают, ничего не купив, потому что сыты – еды хватает в городских гастрономах. Но некоторые не спешат. Одуревшие от неподвижного сидения в душных салонах, потягиваясь и еле шевеля затёкшими ногами, вываливаются из своих автомобилей. Из раскрытых дверей выходят разные, очень часто забавные люди, вразвалочку подходят к выставленному товару и, нехотя, кривясь от неудовольствия, спрашивают, высокомерно щурясь на неизвестно откуда выскочившую навстречу бабку:
«А почём … это?..»
Цена обычно не смущает – у горожан денежки водятся, но, всё равно, продолжают от чего-то недоверчиво смотреть, тычут пальцами, щупают, разглядываю на свет, как будто никогда в своей жизни не видели ни огурцов, ни картошки, ни помидоров, ни кабачков, ни яблок, ни груш… Иногда, всё же, покупают, чем весьма и весьма радуют удачливых торговцев, потому что, при тамошних крошечных заработках и пенсиях, эти денежки хорошее подспорье в делах домашних.
Вот и баба Глаша не брезговала выставить на продажу кое-что из того, что своими собственными руками выращивала на огороде. Сил пока, слава Богу, хватало, чтобы справляться с хозяйством, и земля щедро возвращала хорошие урожаи в ответ на заботу и усердный труд, так что и себе хватало, и излишки оставались.
А куда их девать излишки-то эти, если они никому не нужны? Не выбрасывать же, в самом деле, то, что было выращено с таким трудом. И, точно так же, как и в других дворах этой ли деревеньки, или какой другой, на обочине по осени и весной (если останется после зимы что-то) появлялось ведро, наполненное с горкой картошкой. И ничего в этом не было необычного, да вот только дом бабы Глаши был первым после поворота и поэтому для тех, кто въезжал в деревню, ведро её появлялось тоже первым. И может быть по этой причине, или по какой другой, но вёдра эти вдруг начали исчезать.
Началось всё это пару недель назад, когда она сидела на веранде и занималась чем-то, чем уж и вспомнить не может, как вдруг со стороны дороги послышался нарастающий гул мощного мотора, затем раздался визг и скрежет тормозов, потом мотор вновь зарычал, и всё стихло.
Баба Глаша, почувствовав неладное, отложила дела, оттолкнула обиженно мяукнувшего кота Барсика, который, изогнув спину, вился до этого у её ног, и поспешила спуститься с крыльца. Выйдя за калитку, она с упавшим сердцем увидела, что ведро на обочине исчезло, а дорога была пустой как в одну сторону, так и в другую. Не веря глазам своим, она подошла к тому месту, где перед обедом оставила ведро и посмотрела на землю. На песке ясно виднелся след от круглого дна, но самого ведра нигде не было видно.
– Это что ж такое делается? – выдохнула баба Глаша и, горестно покачивая головой, прикрыв ладонью рот, тихо запричитала. – Это как же?.. Это куда же?.. Украли, что ли?.. Да кому же она понадобилась, картошечка-то моя? И ведро… Ведро тоже утащили, окаянные. Ведро-то новое было. Ай-ай-ай, что делается, что делается?!
