Это была обычная гора. На карте она обозначалась высотой в четыре тысячи метров и совсем не выделялась среди других вершин Терскейского хребта. Небольшой домик и юрта стояли на входе в ущелье Кенсу, где долгие годы жил охотник и яковод Жакшылык Осмонакунов. Гора возвышалась над его жилищем и Жакшылык в своей песне называл ее Улуу Тоо – Великая гора и никак по- другому:
Улуу тоого чыккан барбы
Улардын унун уккан барбы!
На вершине Великой горы
Слышится голос улара!
И дальше про то, кто достигнет этой вершины, познает все и достоин смерти.
И я вдруг понял, почему эта гора носить имя Великой. Ее вершина поднималась на водораздельном хребте и воды с него стекали во все стороны горизонта: на север к Иссык-Кулю, на юг через Тарим к Лоб-Нору, на восток к Балхашу, на запад, где через Сыр-Дарью впадали в Аральское море. Та вода, отсюда – из центра азиатского материка, когда-то доходила до океана, орошая на пути обширные степи и сохраняя хрупкую жизнь в пустынных оазисах. В вечном круговороте, вода возвращалась с небес обратно и застывала в горах гигантскими ледниками. В этих неподвижных льдах замолкали и звонкая капель, и тихое журчанье ручьев, и грохот водопадов, и шум морского прибоя.
Геологоразведчики уже несколько лет ковыряли подножье Великой горы в поисках руды. А Жакшылык выпасал на ее склонах своих яков. Он первым начал разводить здесь этих полудиких животных, был большим знатоком окрестных гор и страстным охотником.
«Вот, – говорил он, разворачивая дастархан, – старуха-мать в город поехала. Теперь мои сыновья и внуки все там. Им больше нравится городская жизнь. А я всегда буду жить в горах».
Он рассыпал по дастархану, приготовленные женой впрок боорсоки, вытаскивал из заначки устукан – косточки с остатками мяса, и наливал в пиалы чай. Такой душистый чай был только у Жакшылыка. Он заваривал его с травой мамыр, которая росла лишь на здешних сыртах и была неизвестна науке. Чай бодрил и привносил мыслям ясность.
В горах темнело. Лишь на востоке в лучах заходящего солнца оранжевым цветом горела пирамида Хан Тенгри – Кан-Тоо. Своей вершиной этот семитысячник, царящий над ледяными громадами, казалось, подпирал само небо. Вершина завораживала и манила к себе. Но Хан не был велик, как Улуу Тоо – воды с него текли только в Тарим и никуда больше. «Ты мог бы подняться на Кан-Тоо?» – спросил я яковода. «А зачем? Яков там нет. Кан-Тоо только альпинистам для забавы. А мы с тобой завтра идем на Улуу Тоо. Может быть, повезет, спугнешь на меня теке и то польза».
Утром мы тронулись в путь. Я – пешком, а Жакшылык оседлал своего коренастого жорго-иноходца, без которого он в свои семьдесят лет уже не передвигался по горам. Но, несмотря на свой возраст, старик обладал острым зрением, был силен и ловок. Он никогда не жаловался на здоровье и говорил, что оно у него крепкое от горного воздуха и отсутствия плохих мыслей.
Я пошел легкими скалами напрямик, а яковод, петляя по склону, поднимался вверх только ему ведомыми тропами. Альпийский пейзаж окружал нас. В бесконечность уходили гряды хребтов, увенчанные снежными вершинами. Было тихо. Только от снежной линии раздавались хватающие за сердце утренние крики уларов. Одна шальная птица вдруг выскочила из близкой осыпи и, волоча крыльями, боком, словно подбитая, побежала в сторону. Я бросился за ней, но улар расправил крылья, взлетел и со свистом скрылся за гребнем. Еще спугнул жору – орлов падальщиков. Грифы, заметив меня, нехотя завершили свое пиршество и, подпрыгивая по склону, неловко взмахивали на взлете огромными крыльями. Казалось, птицы никогда не оторвут от земли свои отяжелевшие на кормежке туши. Но вдруг они поднялись и уже уверенно кружили в бесконечной глубине лазурного неба.
Однако, небо было не совсем лазурным. Среди вершин появились белые облачка – предвестники смены погоды. Налетел ветер, ударяя облака о скалы, и они, разрываясь клочьями, взмывали к вершинам, закручиваясь в воздушном потоке. Новые и новые караваны туч поднимались снизу и вскоре сплошь закрыли горы. И уже вокруг было только черное грозовое небо, сверкающее и гремящее. Воздух наполнился электричеством. Из вытянутых рук и поднятых волос истекали потрескивающие синие огни. Гроза в горах очень опасна. Внезапно захваченный ею знает, что только везение может спасти его. И в голове зазвучали слова вчерашней песни Жакшылыка: «Кто поднимется на Великую гору, достоин смерти»…
Сабельные удары молний почти одновременно с громом пронзали ближние скалы. А потом всё разом – и ослепительная вспышка, и оглушающий грохот. Небо обрушилось, и я стремительно полетел в какую-то звенящую бесконечность.
«Наверно, никогда не вернусь обратно», – успел подумать я, в непреодолимом страхе перед неизвестной границей «быть или не быть». В бесконечном пространстве начали появляться какие-то образы, и эти видения нельзя было назвать галлюцинацией. Казалось, невидимая рука перелистывала передо мной страницы самой главной книги Земли. Мелькали картины сотворения мира и его обитателей. Планета, изливаясь огненными потоками, стыла и ломалась, дыбилась громадами гор, покрывалась водой и прорастала лесами. И в этой круговерти она приобретала свой космически-неповторимый облик голубой планеты, населенной людьми. Безумные и одаренные, они сбивались в стаи и рыскали в поисках добычи, оседали, выращивая хлеб и приручая скот, строя и разрушая жилища, создавая и уничтожая города. Одни народы сменялись другими и их вздохи, плач и иступленный крик были так велики, и «обрывки всех наречий, ропот дикий, слова, в которых боль и гнев и страх, плесканья рук, и жалобы, и всклики сливались в гул, без времени, в веках, кружащийся во мгле неозаренной, как бурным вихрем возмущенный прах»1. Какой-то оркестр играл торжественную, до боли знакомую и понятную мелодию. И все это, появившись ниоткуда, вдруг стало исчезать в глубокой небесной лазури, что вновь проглядывала в разорванных клочьях грозовых туч.
Я вдруг очнулся от холода, словно пробужденный от тяжкого сна. Ударом молнии меня, видимо, отбросило к ручью. Одежда была мокрой насквозь и вокруг все залито водой. Я приклонился к живительному истоку, сделал несколько глотков и, вспоминая видения, мелькавшие передо мной несколько минут назад, подумал, что какая-то неведомая волшебная сила открыла передо мной страницы памяти воды, текущей во все стороны горизонта и хранящей в каждой своей капле тайну мироздания.
Выше, освещенная солнцем, возвышалась Улуу Тоо. Неожиданно налетевшая гроза, прогремевшая и просверкавшая, исчезла также внезапно, как и появилась, выстрелив напоследок снежным зарядом. Вокруг было бело. Из-под свежего снега лишь торчали щетинистые верхушки трав, да горели оранжевыми огоньками цветы многолепестника. Вверху, освещенная солнцем, сверкала Великая Гора. Грозобоище все еще дымило и снизу раздавались далекие раскаты грома: там была чернота и бушевала непогода. А здесь светило солнце, сияла снежная белизна, и над ней пролетал невесть откуда взявшийся мотылёк.
