Сегодня у Хрусталева был праздник – но получился он со слезами на глазах.
Исполнилось два года, день в день, как началась служба Вовки Хрусталева. А значит, по всем законам божьим и людским, перешел он из статуса “дембель” (тоже завистливо уважаемого всеми, даже “дедушками российской армии”) – в статус “полного дембеля”. А это, господа-товарищи, нечто уже заоблачно-недосягаемое и зависти не подверженное – смешно и глупо завидовать идеалу. Совершенству.
Херня есть, господа хорошие, царский “полный генерал” или “полный георгиевский кавалер” – сущая херня-с. Полный дембель – вот венец и квинтэссенция мироздания. Ведь ПД может все. Именно все. Уставы для него уже не писаны. Какие, к Чубайсу, дембельские работы?! Полный дембель выше этого – в разы. На порядки. Он может послать на известные три буквы не только лейтеху недоделанного, не знающего, что в уставах между строк изложено – и сам генерал туда же отправится, ежели позабудет, что солдат, кроме хреновой тучи обязанностей, еще и два-три права святых имеет.
Полный дембель должен выглядеть соответственно чину и званию – и Хрусталев был готов выглядеть. Парадка ПД – это не просто парадка, о-о-о-о… А уж у Вовки Хрусталева… Белоснежные аксельбанты, концы коих украшали автоматные патроны, отполированные старательными черпаками чуть не до прозрачности, сапожки – хром! – укороченные, расчетливо-примятые в гармошку пассатижами… Бляха ремня не просто сточена напильником “чтоб звезда торчала” и надраена асидолом до испускания лазерных лучей – теми же черпаками… Нет! Бляха заново сделана первогодком из урюков, знающим толк в чеканке, и герб на ней изображает… А, бля, какая на хрен разница, что он изображает – все псу под хвост.
Праздник накрылся.
Потому что встречал Хрусталев знаменательный день в наряде. На КПП. И даже не в Девятке, где кое-какие радости жизни до сих пор остались, а в самой занюханной дыре. На точке. На Третьем Посту. У черта в заднице…
Но его никто неволить не стал, все чин-чином, какие разговоры. Хочешь – демобилизуйся, пожалуйста. Сделай последний снимок для дембельского альбомчика на фоне башни у озера – и вали из Девятки. Дуй в любую точку России-матушки. Если, конечно, маршрут следования знаешь – а проездные документы выпишем. Только до вокзала или аэропорта, извини, подвезти не можем. Ты как-нибудь уж на своих двоих, или автостопом – тут попутные верблюды попадаются.
Но после Прогона путешествовать автостопом по степям Хрусталеву не хотелось. И другим дембелям не хотелось. Все, кроме троих местных урюков (раньше – местных), остались на сверхсрочную… А урюки ушли в степь и не вернулись. Ни в каком виде не вернулись. Даже голов ихних к периметру не подкинули…
Ну а законтрачился – бери АКС и не петюкай. Приказ на точку – езжай на точку. Раньше, до Прогона, контрактников уважали. А теперь… В Девятке еще туда-сюда, но на Посту… Спишь – как на срочной, жрешь – что на срочной, сношают так же… Стереги бочки с ГСМ да заправляй нефтевозы с полуострова… Черпаков нет. На сорок шесть рыл – ни одной бабы занюханной. Из всей половой жизни нормальным мужикам остается кулак да два истрепанных до дырок журнала, разъятых на листики… а каждая там красотка – хорошая твоя знакомая со своим ласковым прозвищем.
Правда, есть еще Рюхач, дерущий и в хвост, и в гриву… Но это уже для любителей.
Вовка злобно посмотрел на прапорщика Рюханова – тот дрых на топчане сном обожравшегося младенца. Вот – стали гонять в караулы прапоров. Офицеров даже… Ну и что с того? Дрыхнет, сука… Губами причмокивает. Бабу свою, видать, вспоминает. Ребята говорили, что его прапорщица на передок слабовата. То-то Рюхач волком на всех и дни в календаре вычеркивает. Если так – сразу, как сменимся, надо на нее залезть всенепременно. Вполне в тему – Рюхач меня тут раком ставил, а я там – Рюханиху. Спи, спи, рогатенький… Небось неделю назад, когда Гамаюна ждали, не дрых… Носился как наскипидаренный, и нас гонял – разве что траву не красили. Потому что краска зеленая кончилась.
…Фары Хрусталев заметил издали. Шум мотора услышал чуть позже. Не встревожился – свои. Кому еще? Чужие на верблюдах да на арбах все как-то…
Фары исчезли – как раз там, где должны были исчезнуть. Машина нырнула в ложбину в трех километрах от Поста. Шла с полуострова – и одна. Ночью – и одна. Странно.
Хрусталев закрутил ручку телефона. В похожие аппараты Ильичи и Свердловы в старых фильмах просили барышню дать им Смольный… Вовка знал, что на проводе никакой барышни нет, и она ему не даст – ни Смольный, ни вообще… Заорал не слишком вежливо: “Дюшес? Дюшес, твою мать?! Мармелад давай!” Дюшес что-то проквакал неразборчивое, но с Мармеладом соединил. “Мармелад?! Я Бутон! Бу-тон!!! По трассе черт несет кого-то!! Подсвети!!! Свету дай, козел!!! Понял??!!”
Хрусталев надрывался в тайной надежде разбудить прапорщика Рюханова – куда там… Мармелад наконец понял – Вовка услышал дикие вопли сзади, на невеликой территории Поста. Наверх, к прожекторной площадке, телефон не протянули – второпях забыли, потом все руки не доходили. Теперь драли глотку, как в той комедии: алло, гараж? заводи кобылу!
Прожекторист, похоже, кемарил у себя на вышке – пятно света поползло с бензиновых емкостей к приближающейся машине с запозданием. Поползло рывками, медленно и неуверенно.
Ну наконец, не прошло и полгода… «Урал». Тентованый. Свои, все правильно… И все-таки – почему одни? Без колонны. И без конвоя? Даже если с Четвертого, все равно… Чует сердце – ЧП там, и не слабое…
А потом с Хрусталевым стало твориться непонятное.
«Урал» медленным зигзагом объезжал обломки свай, в шахматном порядке украшающие бетонку. Остановился, где положено. Из кабины выскочил человек в камуфляже, торопливо пошагал к КПП. “Прапорщик Волковец, – козырнул небрежно, – отворяй быстрее, в семи кэмэ – опять напоролись, сотни две, если они вдруг следом дернулись…” – “Пропуск?” – “Какой, на хер, пропуск, от конвоя одна машина осталась…”
Хрусталев вел этот странный разговор с прапорщиком через крохотное окошечко двери – сам не понимая, как возле него оказался… Где-то глубоко, на самом дне сознания, бились мысли, что все он делает неправильно, что нарушает все инструкции, что надо немедленно будить Рюхача, что одиночная машина без пропуска – уже ЧП, и что с этим Волковцом что-то не так, как-то странно он говорит, равнодушно, хоть слова произносит страшные, что надо…
Мысли трепыхались. Руки отодвинули засов. Дверь скрипнула. Хрусталев шагнул в ночь. Автомат остался на столе, у древнего телефона.
“Кто в машине?” – “Живых нет, все двухсотые, открывай…” Волковец говорил на одном дыхании, монотонно, почти не разбивая речь паузами. Вовка механически взялся за ворота, напрочь забыв, что уже две недели ворота открываются изнутри, кнопкой…
