«Представьте, что вы смотрите на фотографию человека,
который в данный момент успешно разлагается в гробу.
Вы начнёте чувствовать разложение тканей
на собственной шкуре».
«Философия мага», (с) Алексей Похабов
Дом на Преображенке напротив бывшего электролампового завода при последних отблесках уходящего дня, казалось, подвисал над проезжей частью Электрозаводской улицы и пялился на случайных прохожих размеренной упорядоченностью одинаковых по размеру и форме, давно немытых снаружи, оконных проемов. Сравнительно недалеко отсюда, менее километра по прямой, расположилась старая церковь, и изредка, в периоды синхронного автомобильно-людского затишья, до обитателей этого дома долетал благовест, призывавший к службе – либо к ранней утренней, либо к поздней вечерней. Не все из них ходили в ту церковь. Недосуг. Многие и не слышали никогда её колоколов. И не знали, что это храм Святого Николая Чудотворца. Исторические корни храма уходили ко второй половине восемнадцатого столетия, когда вся эта территория старой Москвы находилась под бдительным оком старообрядческой общины.
Напротив того храма расположилось кладбище. Оно так и именовалось – Преображенское. Доподлинно неведомо, связывало ли тот дом с тем кладбищем что-либо, кроме мрачных мыслей посетителей и того, и другого.
Стены дома были выложены старыми мастерами, кладка кирпичная. Раньше красный каленый кирпич пекли другой совсем, не чета современному. Да и клали его по-особому, зачастую через плеть да кровь людскую: дом-то ненамного моложе той бывшей старообрядческой обители, что в далеком прошлом Успенской часовней на Преображенском погосте именовалась.
Войдя в подъезд, случайный посетитель даже с малой толикой воображения представляет себе барские конюшни: вот стойла справа и слева, выстланные душистой соломкой, и прям вереница их, а там – и гнедые, и серые, и в яблоках; ржут. Над людьми, наверное, которые после ещё будут долгие десятилетия жить и рожать, и растить тут себе подобных. Ну, чай, лучше, чем в землянках-то, поди.
А случайный медиум на входе насторожится: вот шорох нездешний, а там наверху тень на стене, да вроде как от пустого места – видимо, и не тень вовсе, выходит-то, а облако призрачное. Приглядишься – и верно ведь, что женщина в платочке маячит, да боязливо плечами хрупкими ведёт, рукой помахивая. Старенькая, тутошняя, и умерла не так давно, без посторонней помощи, а всё неприкаянная мечется: при жизни детей ей не доставало, а сейчас так хоть душу с ними отведёт, причем буквально – просочится сквозь стены кирпичные, расположится рядышком и играет с Глебушкой. Тот смотрит на неё внимательно, кивает в ответ на её байки и смеётся звонко – знает, что бабушка ребёнка в обиду не даст и от угла острого иногда висок мальчишеский отведёт, и к огню открытому не подпустит, да и сглаз соседский на себя примет, крестом отрядит. Ей, бабке старой фантомной, и в этом благодать райская.
Пройти вглубь узкого мрачного прохода, и слева в стойле чувствуется угар пьяный, справа – мать, дочь родную сукой называющая; а сверху и снизу потоки мыслей помоями сквозь шаткие половицы на головы себе подобных просачиваются, матом кроя соседей и работодателей, и государство в придачу, якобы загнавшее их всех в дебри долговых обязательств и глухомань кибернетических отношений.
Мрак. Слёзы. В каждом стойле смерть. Не то чтобы она сама по себе – зло: нет, отнюдь, если только не в собственной петле и не от осколка зеркала на своём запястье. Но всех людей, сгрудившихся в этой плоскостной реальности на конкретном пятачке земли в доме на Преображенке, связывает одна еле уловимая трагическая линия.
Квартира 66. Символично, но не верно.
Квартира 55 – дважды символично, но в итоге-таки не верно.
Совпадение ли? Нет, ибо вера в совпадения – удел сомневающихся, которые по сути не верят ни во что.
Сергей вышел из подъезда, и, пройдя направо вдоль вереницы окон, очутился у небольшой арки с проходом во двор. Дом давил своим коробочным массивом и напичканной судьбами энергетикой. Осенний московский ветер колюче метался среди пустых скамеек и детских горок. В песочнице лежали лопатки и яркие разноцветные формочки. Взгляд вепса упёрся в клочок бумаги, беспомощно трепыхавшийся нижним оборванным краем на тонком стволе молодой берёзы. Верхний держался на скотче, и можно было разобрать, что кто-то просил помощи в поиске человека. Романенко приблизился и механическим жестом расправил старое объявление. На него с отпечатанного на принтере фото глянули глаза… немолодой мужчина… очень уставший взгляд из-под насупленных бровей.
«Учитель», – пронеслось в голове…
Она нервным движением руки откидывает черно-кошачью прядь волос, сбившуюся на глаза. Теперь отчетливо видны пять или шесть металлических колец, вдетых одно за другим по контуру левой брови. Ему отрешенно думается: «Эти тоже серёжками называются?» Серёжки – это что-то из разряда трогательно-притягательного, ласкающего взгляд и поднимающего настроение. Так ему, по крайней мере, всегда казалось. Эти же, в бровях девочки – как кольца вокруг газового трубопровода: обжимающие, вонзающиеся, требовательные к податливости материала, который они венчают.
– Ну, и че таращишься? – с вызовом бросает она.
На вид лет пятнадцати, в светло-синих облегающих джинсах и черно-блестящей короткой курточке, эта юная женщина смотрит на него с нескрываемой злобой.
– Я вас знаю: вы из девятого «В», – произносит мужчина, начиная чувствовать некую неловкость от её прямого вызывающего взгляда. Но почему это он должен, собственно, чувствовать неловкость? Это же не он на спортивной площадке в пяти метрах от угла школы высасывает остатки пива из пластиковой полуторалитровой бутыли!
– Напугал, ага..! – она ухмыляется, нагло глядя ему в глаза. – Ты, может, вааще извращенец какой, шляешься тут по школьному двору в полутьме…
Тропинка от остановки до спального квартала действительно пролегает через школьный двор, и, припозднившись с работы, он решил сегодня сократить дорогу, прошмыгнув в отверстие в ограждении. Его сын учился в параллельном с ней классе, и, бывая периодически в школе по тому или иному случаю, за девять лет мужчина как-то привык распознавать лица сверстников своего ребенка.
– Барышня, вы бы не огрызались, а перестали всё-таки… пить спиртное. Выкиньте бутылку в тот бак, – он уже жалеет, что несколько мгновений назад сделал ей первое замечание. Стоило ли? Наверняка есть кто-то, кому следовало бы за ней приглядывать. «Если б на её месте был парень, я бы, наверно, промолчал, – с грустью думается ему. – Факт!»
– Ты чо, педро, она ж денег стоит,– снова огрызается девица, оглядываясь через плечо на стоявшие поодаль гаражи. – У тебя лишней сотни, кстати, не найдётся?
