Симона Гаубъ - Вербное воскресенье. Книжица рассказовъ, сказокъ, и прочих странныхъ психозарисовокъ

Лиза лежала на кровати и сонно болтала ногами в воздухе. Она уже четвёртый день ничего не пила, не ела, и вообще – целиком и полностью следовала своей теории, что из музыки можно делать даже еду для космонавтов.

Я присоединился к ней только вчера, просто случайно зашёл навестить, и напоролся на теоретическую ересь по отношению к материи. Я-то не собирался существовать всю следующую жизнь на одной только музыке, и за сегодняшнюю ночь (бессонную кстати, ведь сон Лиза тоже заменила музыкой) я порядком подустал, а мой желудок громко бурчал и требовал материи.

– Твой мясной мешок поёт, это означает, что он так готовится перейти на мой способ питания.

– Лизонька, я умираю от голода. Хотя, чёрт с ним, с голодом – можно я попью хотя бы? У меня есть квас.

– Зачем пить квас? Включите музыку!

– Лиза, прекрати, пожалуйста!

Хотя уже сейчас я начал сомневаться в своей правоте, ведь она три дня ничего не ела, не пила, и выглядела при этом очень даже живой и ни капли не страдающей. И как бы там ни было, музыку я действительно включил. И спустя минуту мне действительно расхотелось и есть, и пить.

Зачем вообще нужен этот квас?

– Может, потанцуем, а?

Жил был человек, он знал только то что ему сказали и то что он видел, а потом ему сказали. И чем дольше он жил, тем больше опыта у него накапливалось. И однажды дошло до того, что вариантов стало так много, что их уже невозможно было сравнить и человек так и не смог выбрать, что лучше. Однако у него была муза-честность, и она знала, что ответ лежит там, где его давно уже перестали искать.

Ответ лежал в самом первом ящике его детского шкафа, куда он положил ответ, спрятал как сокровище ещё до приобретения всяких знаний, а опыт был нужен только для того, что бы эта тайна обрела значение и обернулась в жёсткие доспехи ценности.

И тогда муза взяла человека за руку и подвела к его тайне. А он посмотрел на неё и заплакал. Тайна его ворочалась, как маленькая гусеница, беспомощно сжималась.

Человек должен был одеть свою тайну во все те доспехи, что он нашёл, когда бродил по земле. Муза была настойчива, и человек приступил к делу. Сначала он прикреплял к тайне самые мелкие детали, некоторые блестели, некоторые были как старая медь, но все они соединялись в невиданный узор, переливались таким рисунком, который был смутно знаком человеку под видом его впечатлений.

Человек уже так увлёкся, что совсем забыл о том что происходит вокруг него. Он вошёл в азарт и одевал свою маленькую тайну во всё более причудливые одежды, он смог вложить в неё каждый грамм своих знаний. И маленький червячок стал ростом как многоэтажный дом, и благодаря рычагам и доспехам он мог самостоятельно ходить по земле огромными шагами.

И чем больше людей видело его издалека, тем, получалось, дальше он становился от своего создателя, и человек перестал искать. Он достиг своего предела, и предел его оказался больше, чем можно было подумать.

Аркадий жил в подвале и пил кровь. И в зеркале себя увидеть боялся, и длинных не любил вопросов, слов, из глаз его гной растекался, а слюна его из желчи на три четверти состояла. По ночам пугал прохожих, орал натужно, и никогда не понимал, почему улыбаются, он просто не знал, для чего это нужно.

Аркадий в твоей голове

Аркадий в твоей голове

Аркадий в твоей голове

Аркадий в твоей голове

Однажды Аркадий решил сесть на поезд и уехать далеко. Купил билеты, чемодан и кровяное молоко, и зонт, чтоб прятаться от света. Он сел в купе, где встретил деву, что улыбалась, сидя слева, он потерял контроль в себе. Он мысленно обрёл её в лучах заката красно-рыжих, женился и прождал седин. Улыбки луч, всего один, его спалил на месте тут же, хотя и дева не желала ему какого-нибудь зла. Осталась горочка бела.

Аркадий в твоей голове

Аркадий в твоей голове

Аркадий в твоей голове

Аркадий в твоей голове

Южная часть города полыхала, размазывая медь по горизонту, пахло жжёной пластмассой, и, кажется, волосами. Гумберт уже вычислил, кто стоит за всем этим безобразием. Раньше она поджигала киоски, деревянные дома, машины, но поймать её не удавалось, ещё хотя бы и потому, что для того, чтобы поджечь что-то одно, требуется пара минут, а вот чтобы поджечь полгорода – нужно постараться.

Керосиновые следы лоснились, горящие как бешеные буквы, только что вылетевшие из-под пера молодого поэта, на мокрых осенних улицах, как дороги, которые вели в Рим. И этот «Рим» находился недалеко от старой посудной лавки. Пёс шёл по следу уже битый час, но сейчас остановился и заскулил, указывая на дверь.

Гумберт постучался, но, прождав минут пять, так и не получил ответа.