Девчонка ночью идёт по тайге. Ликованье и страх. Бывает же симбиоз ликованья и страха?
…Чшш – что-то шуршит в ста метрах от просеки – ты это слышишь. Но оно идёт параллельным курсом – пускай идёт!
А за поворотом… это ж медведь… нет, это ушастый пень, ты его днём видела, ты же знаешь эту тропу. Он и днём похож на медведя.
А потом – ты ж сама медведь. То есть, была им недавно и так вот себя обзывала – медведь.
Ты поехала в тайгу – а это тебе родное с детства – чтобы…
Чтобы что?
Подожди, думать некогда. На тропу светит луна.
Восторг и жуть. И видно всё: ветви, корни – их перепрыгивать, от них ступнями отталкиваться – какое счастье, какой полёт! Рюкзак не тянет, к нему привыкаешь как к части тела. Летишь! Притягивает луна…
И вот ещё кайф ночи – комары отзвенели… и теперь не мешает ничто – есть ты и тайга.
…В детстве я говорила с рекой. Теперь – с этим лесом. Мы – родня. Со мной ничего не может случиться. Я пробегу по просеке семь километров, и…
Что?
Будет костёр. Будет изба. Будет моя Диаспора, которая мне нынче дороже всего.
Будут песни, которыми я живу.
Как бежится! Как работают мускулы! Я читала книги, всю жизнь читала книги и превратилась во что-то недвижное… а теперь вот – бегу!
Девчонка переходит болото. Две гати, она их видела днём, и от них уже виден свет.
Она встаёт на пороге избы и говорит: здравствуйте!
И встаёт мужчина. Из-за стола. От бумаг, от керосиновой лампы. И через паузу говорит:
– Привет! Идите к костру. Скоро будет ужин.
Потом он скажет: это мгновение определило всё.
А она ещё долго не будет понимать.
Она сядет у костра, и он тоже вскоре придёт – но она будет смотреть в костёр, и будет ли кого-то видеть и слышать? Личный подвиг – позади. Ночная тропа позади.
Девочка ещё любила тогда личные подвиги. Это потом она спросит – себя, кого же ещё! – почему пошла ночью по этой тропе. После маршрута. Долгого. Товарищи легли отдохнуть, а ей вот чего-то не хватило.
Елена
В этом месте Земли происходило Неведомое.
Компасы отклонялись – винить ли магнитную аномалию? Деревья росли иначе, чем привыкли расти. Муравьи были больше, чем бывают в других местах. Кажется, цвет хитинового покрова – и тот был другой.
А уж цвет болот… немыслимый цвет и свет! Вековая загадка болот: давать начало рекам – и хранить всё, что кануло.
Один из наших видел своего двойника, сидящего на болотной кочке. Другой… другой и рассказывать даже не хотел, что видел.
Количество спирта, выдаваемого в маршрут, винить никак было нельзя.
Кто-то становился целителем. Кто-то, наоборот, заболевал. По странному: просто не мог больше жить без этой тайги, как без наркотика. Остальная жизнь: работа, семья – было уже дело не первое. Кто-то становился поэтом… впрочем, там сочинять начинали чуть ли не все.
Это место Земли… оно было вблизи от падения великого метеорита, аналога, отблеска Аризонского.
Да какое – отблеск! Те же поваленные деревья, те же сказки шаманов, те же табу. Кто приближался вплотную к разгадке Неведомого – те погибали. И все самым странным и разным образом. То есть те, из поколенья раньшего, чем наши аксакалы.
Ну а мы-то уже ничего не боялись – такое время пришло в страну, что пристанищем для нас стала эта тайга.
Точнее – островом свободы.
Отключиться. Отвлечься. Уцелеть от лжи. Оказаться за тысячи километров от. Увидеть всё на расстоянье – и хотя б на время забыть.
Мы были поколением семидесятых, а наши аксакалы – самого интересного в эпохе страны десятилетия. Когда они едва вдохнули – а выдох уже запретили.
Они – не договорили. Мы ещё не начали говорить. Мы вслед за ними уходили – в тайну. В Неведомое. Это было заразительно: мы так нуждались в неформальных старших – и вообще в сказке.
Вообще во всём, что не будни. Могла ли я думать тогда об этом? Я была счастлива. Я пришла к своим.
…Была девочка, которая смотрела в пламя костра. Подолгу, не видя никого вокруг – может, потому-то её увидел он. Потому что и он и она смотрели не во вне – в этот переменчивый огонь.
Мы нашли друг друга по высокой степени отъединённости.
– Давай пока без теорий. Вы оба любили… теории. Давай о том, что дальше.
– Мне трудно. Пускай дальше
дневник
Между моей последней записью и этой – такая пропасть! Всё изменилось, волшебно изменилось: и мир вокруг, и я… неужели пришло уже превращение, ради которого ехала сюда?
Родители, школа – да я даже не помню сейчас об этом! Щенок оборвал поводок – свобода!
Пружинный бег по тропе. В мягкие мхи валишься на привалах. Лиственницы клонятся над маленькой таёжной рекой. Иван-чай закатным огнем по её берегам.
Похудела мгновенно, – на семь дырок в ремне. Шевелюра распушилась… но зеркал тут нету. Однажды у одной девушки выпали из рюкзака бигуди – во уж все ржали! Она просто не знала, что сюда брать.
Гудящую стену комаров, оводов и слепней мы сперва озверело месили кулаками… но я скоро привыкла умываться репудином.
А люди… главное – люди! Кого только не занесло и не заносило сюда. Все разные, и откуда только не, и как-то шутливо-нежны друг к другу… Я младше всех, но уже сказала Подруга: а не дашь тебе шестнадцать. И смотришь серьёзно, и балдеешь меньше всех.
А моя одноклассница, дочь Академика? Не-е, она б сюда не вписалась.
Академик. Один из аксакалов. Вот бы какого мне отца.
А он со мной – на равных. Да тут все со всеми на равных…
А ещё: он и неприятные вещи может подать так, что ему же и будешь благодарен. Он меня сперва хотел засунуть в лабораторию. Ага! Чтоб сидеть и мыть пробы и вернуться всё тем же неповоротливым существом! Он сам не вынес моего показательно-траурного вида и выпихнул в маршрут. «Ты же походник, это ясно».
Ещё бы. Всё детство в палатках. Не-е, про детство не будем. Забудем. Куда девалась моя скованность, мои комплексы?