Весь спектр любви
Алена Воронина
Потому что любить кого-то – это значит помогать ему, когда он попал в беду, заботиться о нем и говорить ему правду. «Загадочное ночное убийство собаки» Марк Хэддон.
Пролог
Коридор длинный, настолько длинный, что свет с лестничной площадки не в силах был прогнать чернильный мрак дальше, чем на шаг от порога. Шорохи, далекие голоса, удары капель о неведомую металлическую поверхность, размеренные, неотвратимые. Сквозняк, его ледяные прикосновения заставляют мурашки пробегать по спине. С каждым вздохом тьма будто движется тебе навстречу, поглощая само пространство, не оставляя ничего… Даже надежды…
– Шикарная квартира! – хмыкнула за спиной Оля, и, отодвинув меня в сторону моим же баулом с подушками и одеялами, утянутыми, между прочим, новой простынкой с серыми лилиями, помчалась по этому самому коридору в ту самую тьму. – Конечно, кредит на десяточек с лишним лет – то еще удовольствие! Хотя тетя Вера – везунчик! Процент отличный! Не то, что нам с Вовкой предлагают! В любом случае, кажется, тебе повезло с жильем!
Сестра умудрилась зацепить выключатель, о котором я пока знать не знала, и зарисовка из фильма ужасов обратилась вполне себе достойно выглядящим помещением общего пользования, в котором имелись полочки для обуви, огромный шкаф-купе и даже коврик с надписью: «Добро пожаловать».
Стены прихожей, а это была именно она, были аккуратно выкрашены в матовый бежевый, на полу лежал поблескивающий чистотой линолеум, не ведавший, что такое дырки, и даже, не поверите, плинтуса в тон с напольным покрытием на месте!
Единственное, что выбивалось из пристойного образа, это лампочка на длинном шнуре. Не таком, знаете, дизайнерском, которые принято сейчас развешивать в лофтах, точно паутину, а те, из советских времен, с изолентой, перебинтовавшей стыки. Похожая на грушу лампа накаливания свисала с потолка над самым шкафом, далеко не низким, кстати, но даже ему удалось дотянуться едва ли на две трети до потолка. Да, не мешало бы повесить что-то с большим количеством патронов, но тут, полагаю, виной была не жадность собственников до оплаты киловатт, а высота потолков: бегать за стремянкой каждый раз никому не нравилось, а жильцами этой четырехкомнатной коммуналки были исключительно женщины, по крайней мере, по всем документам. Ольга затормозила возле светло-бежевой с фигурными черными вставками двери в самом конце коридора, дальше, если свернуть налево, окажешься в раздельном санузле с маленьким предбанничком. Что удивительно, проходя мимо дверей моих новых соседей, я еще в тот раз, когда осматривала квартиру, заметила, все они одной модели, купленные в одном из строительных гипермаркетов. А вот бывшая хозяйка моей комнаты удивила: дверь в ее комнату была металлическая, но отделана была под двери соседей, не выбиваясь из общей концепции. Внутренности замка под действием толстого, как карандаш, ключа пришли в движение, послышался щелчок, и я… не удержалась, зажмурилась крепко-крепко, но всего лишь на мгновение. Пропустить начало новой жизни совсем не хотелось. Из открытой двери на нас с Олей хлынул мрак, прохлада и тот особый запах, что оставляет после себя человек, долгое время обитая в одном и том же месте. Запах у всех разный, у кого-то с горчинкой, у кого-то приторный, у кого-то тяжелый, где-то кислый, как сквашенная капуста, а где-то носящий оттенки дерева, смешанного с клеем, когда только-только оклеили обои или завезли новую мебель.
Выбирать себе первый настоящий дом пришлось и по запаху тоже, ведь с трудом можно представить себе, что я заселюсь в новое жилье с прищепкой на носу. А значит…
Собственница вывезла вещи еще неделю назад, оставив крохотную щелку в окне для проветривания, и всю эту «одинокую» для самодельной студии неделю Северную столицу заливали сентябрьские дожди. Вот и повеяло с порога на нас влажностью и, что удивительно, новизной. А ведь дом был 1898 года постройки. А точнее перестройки. Да-да. Все, что нашла в Интернете о нем, я прочитала. «Дом» на самом деле оказался гораздо старше той даты, что указана в техническом паспорте, как дата окончания строительства. Хозяева до революции видели его каждый по-своему, достраивая и перестраивая. Одно время здесь даже были типография и литография. Многие искусствоведы и ценители считали, что хозяева портили творение, нагромождая различные архитектурные стили. Но все же больше всего дом пострадал от тех, кто, начиная с революции, безжалостно делил огромные залы на крохотные комнатушки – соты, уничтожал лепнину, заколачивал парадные, разбивал витражи.
Бывшая хозяйка рассказала (а даже показала фото, которые произвели на меня впечатление, надо заметить), что когда-то это было сильно убитая временем, но больше людьми, коммуналка, которая в своих скромных четырех комнатах насчитывала аж восемнадцать жильцов. Пол и потолок были в дырах, через которые виднелась дранка, стены укрывали слои газет, дешевых обоев и той самой краски, которую, кажется, выбирал для своего детища последний перестраивавший его для купца первой гильдии известный архитектор на рубеже 19—20 веков. В общем, это было царство запустения, плесени, грызунов и тараканов. Весьма грустная картина.
Но в какой-то момент, а тому стали причиной вполне естественные обстоятельства, такие, как смерть, экономика и политическая ситуация, жильцы сменились, большинство комнат отошло местной администрации, которая, по слухам, порог квартиры не переступала, а сразу же раздала комнаты очередникам. Те в свою очередь быстренько приватизировали «старые стены», получили субсидии по программе расселения коммуналок и продали комнаты тем, кто готов был заплатить. И ничего бы не изменилось, если бы не собственница первой от входа комнаты, Галина Тимофеевна Волкова, которая в советскую бытность была замом зама главы местного исполкома, имела педагогическое образование и была крайне инициативна.
По словам продавца, еще в начале девяностых, когда связи соседки плавно перетекли из партийных в административно – бандитские, Галина Тимофеевна «получила» комнату с зазором на будущее «отжатие» всей квартиры, лелея мечту заполучить лучший вид из окон, жить-поживать на старости лет, попивая облепиховый чай в стометровом «дворце» в историческом центре. Но к сожалению, жизнь была к предприимчивой женщине крайне сурова. Девяностые лишили многих на то время власть придержавших титулов и регалий, единственного сына – надежду на будущее, убила где-то в девяносто шестом собственная глупость: выпив, на спор с братками в Неву прыгнул, сердце отказало. Пока вытащили, спасать было уже некого.
