Вместо предисловия.
Леди и джентльмены! Вот рассказ без пошлости, почти без фантазий: крайм-квест, раскинутый на полях флешбэка. Коловращение жизни, чуть приукрашенные, но всё же презренные её реалии (автофикшн, по версии Венсана Колонна). Помните гоголевскую «Шинель»? Оно и есть.
Маленький Человек, застрявший на переломе эпох. Но шинель для него – без шансов. Какими были 90-е? Время чёрных страстей… да полно, какие метафоры! Дитя Миллениума, рассказчик выпал на сей раз никудышный. Неформал, если угодно; монстр памяти, загнанный в подсознание. Тот же призрак: сожмёшь в кулак его грязную тогу, откроешь – ладонь пуста. Чуть отвернёшься – вновь призрак маячит за спинкой кресла, и руки его в крови. Прошлое не исчезает. Купаясь в потоке времени, оно меняет личину, как гадюка старую кожу. Не стоит ворчать – мол, белая горячка, всего делов-то… многое в жизни было, да быльём поросло. Но к алкоголю и наркотикам автор оставался равнодушен. Неинтересно, знаете ли.
А как же насчёт былья? Один пример: в современной России, за тридцать лет относительного покоя набравшей легкий, безмятежный жирок, по пустырям, чердакам и подвалам кочует четыре с лишним миллиона беспризорников. Четыре! Почти пол Питера, одного из наших героев. В романе он назван Городом, где холод отчуждения ложится инеем на стены особняков. Застывшим красотам каменных джунглей без разницы, что там в них происходит. Нищета и апатия, итоги системной коррупции, ведут страну к всеобщему кризису. Верхи презирают тех, кто внизу.
Низы ненавидят тех, кто ползёт наверх. И те, и другие всегда готовы к побегу, вот только нигде им не рады. Лукавый правит миром, преклонившим колени… одна надежда на вас, мои дорогие. Храните в чистоте ваши души. К чему это я? Скоро увидим.
Стэн Голем, рассказчик
Часть 1-я. Украли стажёра.
При желании рассказ можно начать с середины и,
отважно двигаясь вперёд или назад, сбивать всех с толку.
Гюнтер Грасс
Казалось бы, жизнь – весёлая круговерть. Всегда найдётся в ней место подвигам, заблуждениям и ошибкам, достижениям и потерям. Но люди реже управляют событиями, чем хотелось бы. С другой стороны, идти на поводу у невесть чего, именуемого Судьбой – не что иное, как отказ от заветов Господних. Бог вверил детям главное – свободу воли, выбор пути. И в тот момент, когда немые души летели с этой раздачи, трепеща мотыльковыми крылышками, Господь вздохнул и добавил: бери, что хочешь. Но за всё придётся платить. Но души остались легкомысленными: да ладно! Разберёмся без понуканий. А что поделаешь? Мозгов у души не густо, с булавочную головку. Вспорхнёт и улетит мотылёк эмоций, бабочка-однодневка на пёстрых крыльях. Душа верит в лучшее, надеясь, что будет жить вечно, и совершенно не представляя, как коротка и быстротечна реальность…
Глава 1-я. Полоса приключений.
Среда, 23 марта 2008 г., 4.30 утра
Колбасы и копчености, небрежно разложенные на витрине, заветренной, усталой молодцеватостью напоминали уличных девок. Подумав, Субботин бросил в свою потребительскую корзину сметану и хлеб, парочку творожных сырков, десяток крупных яиц. Подобным набором продуктов в ларьке отравиться труднее, а это немаловажно. Завтракать, это позже, сейчас надо выспаться. Вот только вряд ли дадут. Как обычно по средам, скопилась масса нерешённых проблем. Слава Богу, ночной поезд по графику вернул Субботина в Город.
Окормленный родительской памятью о трагедии Гамлета и массы прочих шекспировских персонажей, Вильям Аркадьевич Субботин вернулся к месту прохождения службы спустя три дня после похорон. Мать Вильки, устав от жизни, умерла в одночасье, никого не подпуская к себе и узнавая, повторяя одно: «Додик, Додик! Куда девался этот мерзкий мальчишка?». Аркадий, Вилькин отец, имел одесское прозвище Додик, которым звали его вплоть до безвременной, ранней смерти. Был смутный мартовский полдень, пробили где-то колокола, и родственники, задержавшись у свежей могилы, перекрестились, смиренно вздохнув. Впавшая в исступление старушка-мать била окна в парадном, не узнавала близких и волчьим воем пугала ночных прохожих. Шизофрения, вздыхали врачи и разводили руками – возраст, чего вы хотели? Страшно было Кате, маме братьев Субботиных, жить в одиночку. Додик канул в никуда, не простившись, пять… или может, шесть лет назад.
Покорный окрику властной половины своей, лучшей половины жизни, как он считал, заторопившись от окрика, поднял непосильную тяжесть, упал под гнётом двух рюкзаков и умер. Немудрено после второго инфаркта. Остались у матери любимец, старшенький Вильям, и брат его Ян, тремя годами моложе. Рано отбившийся от семьи, непутевый и безбашенный Вилька не мог простить родителям безвременности ухода.
Хотя и матушку можно понять. Ну, хорошо… допустим, он тоже много чего опасается (но не боится!), порой стервенеет. От страха люди могут впадать в неистовство. Надо ли осуждать их? Боязнь – не повод для агрессии! Вы уверены? Оборотная сторона медали бывает непредсказуемой. Поезд прибыл в четыре утра. С трудом дождавшись, когда откроется метро – всего-то в половине шестого, Субботин почти в беспамятстве доехал с Ладожского вокзала до Петроградки. И вот он, последний суворовский переход: магазин-прилавок-касса и комната в коммуналке. Ларёк подкупал неожиданной гаммой запахов. От застарелой табачной вони до дешёвого лосьона после бритья.
Подрёмывая в раздумье, Субботин внезапно ощутил толчок, а затем и укол в предплечье, прикрытое серым китайским «дутиком». Так-с… что за комар ужалил, не ведая, что пока ещё не сезон? Риэлтор обернулся: оборванный, серый от грязи бомж, извиняясь, развёл руками, ткнул почему-то пальцем в свою бесформенную котомку и виновато, пугливо заулыбался.
От вида бомжа и неумелой его актёрской игры Вильку передёрнуло, голова от запахов закружилась. Бомжей риэлтор на дух не выносил, и было за что. Слегка покачиваясь, он оплатил покупку, вышел на воздух и огляделся. Город завис в уходящих сумерках, словно деревенский парубок в загсе, он желтел фонарями, тревожа вставших, но ещё не проснувшихся. Город жаждал динамики: ему казалось, что, объятый покоем, он двигался к смерти, и это его пугало. Цветная полоса холодной сварки накрыла линию горизонта, изломанную спутниковыми антеннами, чередой мансард, каминных труб и чердачных окон. Глаз резало мелькание неоновых вывесок.
До дома на улице Шамшева, в самом сердце Петроградки – остановка троллейбуса или двадцать минут ходьбы. Но боги транспорта спят, уткнувшись в ложбинки кресел: водители и диспетчеры, менты и карманники, охранники и таксисты. Элита социального дна, чтоб её. Вот и подъезд. Как ни страдал Субботин от плоскостопия, ноги всё-таки донесли. Домофон в подъезде по-прежнему сломан. На то есть ключ от квартиры, где соседи храпят. Вернулся охотник с холмов… на палубу вышел, а палубы нет. Поднявшись по дореформенной лестнице на третий этаж – как высоко, сатрапы! – он начисто обессилел.
