Ичикава Сейдзи в изнеможении рухнул на мягкое сиденье в пустом вагоне последнего на сегодня поезда – день у него не задался с самого утра. Хотя нет, всё пошло наперекосяк ещё месяц назад, когда его уволили из редакции молодёжного журнала, где он подрабатывал фотокорреспондентом. А всё из-за того, что Ичикава сорвался и в лицо назвал главного редактора полным муд… то есть, не очень порядочным человеком. Это было вопиющим, недопустимым, немыслимым нарушением субординации, хотя подобную характеристику главный редактор получил заслуженно. Тем не менее, забывать о приличиях и давать волю эмоциям Ичикаве всё же не следовало. Он это понимал, но что сказано, то сказано…
Последствия конфликта с начальником не заставили себя ждать и оказались предсказуемыми: Ичикава разом лишился и работы, и квартиры, которая теперь стала ему не по карману, поскольку находилась в центре города, рядом с университетом, а цены за съёмное жильё в том районе были умопомрачительные…
Поразмыслив, Ичикава пришёл к выводу, что пока он не найдёт новую работу, ему придётся довольствоваться жилищем поскромнее или ютиться в переполненном студенческом общежитии, где ему категорически не нравилось.
В итоге, после долгих мытарств, Ичикаве удалось снять крошечную квартирку в пригороде. Вот туда-то он сейчас и ехал, уставший и раздосадованный затянувшейся полосой невезения – мало того, что он по-прежнему оставался безработным, так ещё и с учёбой у него не всё ладилось…
Поезд плавно остановился, и бархатный мужской голос из динамика объявил, что они прибыли на конечную станцию.
Ичикава подхватил свой видавший виды рюкзак и выскочил на платформу. Похоже, в этот поздний час он был единственным пассажиром на этом направлении… Поезд с мягким шелестом умчался в ночь.
Ичикава зевнул, закинул рюкзак на плечи и побрёл в сторону своего дома, прислушиваясь к сонному шёпоту ночного леса, темневшему по другую сторону от железнодорожного полотна.
Путь юноши лежал мимо кафе, где он, переехав сюда, частенько завтракал и ужинал. Ичикава знал, что кафе открыто с восьми утра до восьми вечера, поэтому очень удивился, увидев тускло освещённые окна и посетителей внутри. Вспомнив, что ничего не ел с полудня, он замедлил шаг и тотчас уловил вкусный запах чего-то жареного. В желудке жалобно квакнуло.
«Может они на круглосуточный режим работы перешли?»– подумал парень и решительно толкнул тугую дверь.
Войдя, Ичикава обомлел: хорошо знакомый ему маленький уютный зал непостижимым образом изменился – он определённо стал больше и освещали его не электрические лампы, а старинные фонари, мерцавшие отблесками настоящего огня. Вместо привычных пластиковых столиков теперь тут стояли грубо сколоченные деревянные столы, за которыми сидели крайне подозрительные личности, жадно и в больших количествах поглощая весьма странные закуски – несмотря на царивший в зале полумрак, Ичикава отчётливо разглядел, что на широких блюдах громоздятся горы жареных тритонов, комки шевелящейся бурой слизи, ошмётки чего-то, что отдалённо напоминало несвежую требуху и другие, ещё более сомнительные деликатесы…
Ичикава затравленно огляделся. Посетители тоже начали обращать на него внимание. Почти все они были закутаны в длинные тёмные накидки с капюшонами, из-под которых частично выглядывали разнообразные ноги, лапы, копыта, хвосты, щупальца и совершенно неподдающиеся определению отростки. Один из посетителей так резко повернулся в сторону юноши, что капюшон сполз с его лица и увидев его, Ичикава едва не вскрикнул, но вовремя сдержался, сообразив, что это не лицо, а маска – жуткая до дрожи. А потом все присутствующие принялись наперебой приглашать его за свои столы. К юноше потянулись десятки когтистых рук – одна из них, до омерзения волосатая, вцепилась в его рюкзак. Вырвавшись, Ичикава отпрянул к выходу, но ему преградили дорогу три алчно сверкавших ярко-красных глаза – кому они принадлежат, Ичикава ни понять ни рассмотреть не сумел.
– Куда же ты спешишь? – прошелестел возле его уха вкрадчивый потусторонний голос. – Не торопись, посиди с нами. Видишь, как мы тебе рады…
На Ичикаву внезапно навалилась непреодолимая усталость, мысли спутались, и он без сопротивления последовал за высокой фигурой, нежно сжавшей его запястье. Страх отступил, сменившись тупым безразличием к происходящему.
– А ну отпусти его! – Приказал кто-то и юношу дёрнуло назад. – Отпусти, я сказал! И проваливай!
А затем и без того меркнущее сознание Ичикавы захлестнула непроницаемая тьма…
… Он очнулся оттого, что ему в лицо плеснули холодной водой. Проморгавшись, Ичикава увидел перед собой… Ховарда. Ну, это сценическое имя у него было такое, потому что он являлся восходящей звездой шоу-бизнеса и начинающим актёром. И при этом учился на одном курсе с Ичикавой. Точнее, перевёлся на этот курс в начале прошлого года по какой-то там программе обмена опытом или ещё чего-то – Ичикава не вникал.
По-настоящему Ховарда звали Симидзу Акио и ему предрекали долгую и блестящую карьеру айдола, несмотря на то что из подросткового возраста он уже вышел. Однако внешность его была настолько завораживающей, что никто не сомневался – популярность он потеряет ещё очень нескоро.
Когда Ичикава увидел его в первый раз, то не удержался от пренебрежительного хмыканья, уверенный, что красота его нового однокурсника создана либо пластическими хирургами, либо титаническими усилиями визажистов. Однако чуть позже выяснилось, что хирурги тут ни при чём, а косметикой Ховард в повседневной жизни не пользуется.
Кроме необычного имени Ховард выгодно отличался от других айдолов хорошим вкусом, благородными манерами и высоким интеллектом. И песни у него были со смыслом – видимо, тексты писал он сам. Но Ичикаву это не сильно интересовало. А вот исторический фильм, в котором Ховард сыграл сына императора, ему понравился.
«Звёздной болезнью» прекрасный айдол не страдал, хотя девчонки на него гроздьями вешались. Даже первая красавица университета, прозванная Недотрогой, не устояла. Но у неё хватило ума и гордости не демонстрировать всю влюблённость открыто, как это делали остальные. Впрочем, шансов не было ни у кого. Всех своих поклонниц (и поклонников) Ховард отшивал с непередаваемым изяществом, по чётко отработанной схеме. Ичикава подозревал, что у него на любую ситуацию заготовлен ответный ход. И при этом он продолжал оставаться милым, приветливым и дружелюбным. Обижаться на него было невозможно, поэтому ярко выраженных недоброжелателей у него не появилось. А вот в друзья к нему набивались многие, но он предпочитал общаться со всеми одинаково ровно, никому не позволяя сокращать дистанцию. И так продолжалось до тех пор, пока Ховард случайно не увидел фотографии Ичикавы.
