Она выглядела достаточно аккуратно и стильно, чтобы не нервничать и не чувствовать себя старой и разбитой. На ней были легкие брюки цвета кофе, совсем немнущиеся. Сложно было поверить, что она сутки провалялась в них на вагонной полке. Просторную бежевую кофточку из натурального хлопка с глубоким вырезом час назад она вытащила из чемодана и надела вместо футболки, в которой спала. Легкие кожаные танкетки на пробковой подошве, шоколадного цвета кепка, под которую она спрятала разлохматившиеся пряди, довершали образ. Образ элегантной женщины средних лет, вернувшейся с летнего отдыха.
Вздохнув, она нацепила солнцезащитные очки, чтобы спрятать уставшие глаза. Схватилась за чемоданную ручку и покатила чемодан через зал ожидания к стоянке такси. Она шла легко, красиво. Тонкий хлопок блузки обнимал загорелое стройное тело. Шелковистая ткань брюк не скрывала сильных мышц ее ног. Она всегда следила за собой. Бегала по утрам. Посещала бассейн. Сидела на диетах. Ей вслед смотрели мужчины. Она об этом знала. Она это чувствовала. Поэтому не имела права горбиться, опускать голову и плакать. Она не имела права на слабость. И никто в этом не был виноват. Она сама нацепила на себя ярлык сильной женщины. Теперь вынуждена была расплачиваться.
Такси подкатило тут же, стоило ей остановиться у бровки тротуара. Таксист помог убрать чемодан в багажник. Открыл ей заднюю дверь. Она поблагодарила без улыбки. Сил улыбаться не было. Хотелось поскорее домой. Под защиту своих стен. За тяжелую бронированную дверь. Сбросить с себя дорожные одежды, смыть всю пыль и раствориться в жгучей обиде, от которой дрожали губы и очень хотелось расплакаться.
Потом, уже потом можно будет позвонить дочери и сказать, что добралась отлично. Что замечательно себя чувствует. И что она рада, что приняла решение о преждевременном отъезде. Она устала от жары.
Да, это было неправильно. То, что она собиралась ей звонить. Да, это сильно смахивало на малодушие. И шло вразрез со всеми ее представлениями о гордости. Потому что она не принимала никакого решения о своем преждевременном отъезде. Она об этом даже не думала. Ее буквально выставили из номера. Зять выставил, предложив поселиться в номере в соседнем отеле. Подальше, стало быть, от них. Так и сказал:
– Наталь Пална, мне кажется, так будет правильнее всего.
– Что именно, Гоша? – поинтересовалась она, высокомерно вскинув брови.
Она только-только отходила от их последней перепалки. Проповедуемые зятем методы воспитания ее любимой внучки Наты никуда, по ее мнению, не годились. И час назад они сошлись с Гошей не на жизнь, а на смерть. Дочь Ирка разрыдалась, ушла на свою половину дома, который они арендовали. Зять скрылся там же, оставив последнее слово за собой. А она с Натой принялась складывать сложный пазл, пытаясь отдышаться.
А потом…
А потом зять вышел и предложил ей снять номер в соседнем отеле.
– Так будет правильнее всего, – этими словами он закончил свою речь.
– Что именно, Гоша?
Она еще плохо понимала тогда, что ее просто-напросто выгоняют, ей указывают на дверь.
– Чтобы вы были от нас подальше, – ответил ей зять, не особо подбирая слова.
– Подальше?! От вас?!
Она медленно поднялась с кресла, в котором полулежала, отдыхая после перепалки. Оглядела коренастую фигуру зятя с головы до ног. Сокрушенно качнула головой, вспоминая, как была против брака своей дочери с этим человеком. Глянула на дочь Ирку, выглядывавшую из-за плеча мужа.
– Ира? Ты чего молчишь? Ты что скажешь? – Она ласково улыбнулась ее бледной испуганной мордашке. – Твой супруг меня выставляет вон. Из дома, в котором больше половины комнат пустует. И…
– Мама, так будет лучше, – выпалила Ирка и спряталась за широкой спиной Гоши.
– То есть ты тоже меня выгоняешь?
Она все еще улыбалась. Она все еще не верила, что дочь предала ее. Что она пошла на поводу у этого брутального самца, не стеснявшегося шлепать ее по заду в присутствии матери.
– Так будет лучше, – слабым голосом пискнула дочь из-за спины мужа.
И тогда она обернулась на внучку. На семилетнюю Наташку, названную в ее честь. Уж она-то ее не предаст. Они всегда были подругами. Они всегда были единомышленниками.
– Ната, ты слышала? – спросила она у внучки с усмешкой.
– Да, – кивнула внучка, приводя в движение белокурые кудряшки.
– Твои родители меня выставляют. Выгоняют! – добавила она.
– Я слышала, ба. – Внучка воткнула крохотную деталь в сложный рисунок пазла, подергала плечиками. – Тебя не выгоняют. Тебе просто предлагают поселиться по соседству.
Она всегда была рассудительной. С трех лет. Очень умненькой и рассудительной. Ее кровь.
– Папа уже подобрал тебе номер в отеле через дорогу. Окна напротив, ба. – Ната вогнала в рисунок пазла еще один фрагмент, легонько постучала кулачком, чтобы тот плотно лег.
– То есть ты тоже не против?
Душа сжалась до размеров ее носового платочка, который она в тот момент комкала в кармане домашних брюк.
– Я не против, ба, – ответила Ната.
– То есть тебе я тоже мешаю?
– Нет, ба. Мне ты не мешаешь. Но, по мнению папы и мамы, ты все время все портишь.
– Да? – Ее брови снова полезли вверх, губы судорожно дергались, когда она спросила: – И что же я порчу у папы с мамой?
– Их отношения.
И взгляд пронзительных голубых глаз из-под белокурой челки внучки был осуждающим. И это ее добило.
– Хорошо. Я вас услышала. Я иду собирать вещи.
Гоша засуетился, заулыбался. Ирка принялась щебетать, строить планы на вечер. Совместный поход в местный театр она запланировала. Ната в их семейном ликовании участия не принимала. Продолжала свое занятие. Но когда ее любимая бабушка вышла из своей спальни с чемоданом, тяжело вздохнула и пробормотала:
– Прости меня, ба.
– Все хорошо, Наточка. – Она склонилась над ней, поцеловала ее в висок. – Все хорошо.
Хотя хорошего-то ничего не было. Два самых близких, любимых ею существа только что предали ее. Погнали прочь. И, конечно же, она прошла мимо приветливо распахнутых дверей отеля, расположенного через дорогу от коттеджа, арендованного зятем на месяц. Остановила машину. И перед тем как сесть на заднее сиденье – она всегда в такси там садилась, – глянула на дом, который только что покинула.
Никто не прилип к окнам. Никто не махал ей вслед руками. Никто даже не позаботился, благополучно ли она добралась до отеля или нет. Все решили, что раз она взрослая девочка, то вполне может перейти дорогу самостоятельно.
А может, они ругались сейчас? Ирка с Гошей ругались? Ирка плакала и упрекала мужа в бездушии, а он таким и был – бездушным. Он оборонялся, аргументируя свое бездушие, как всегда, логично. Может, ругались?
