© Éditions Gallimard, 2021
© Н. Мавлевич, перевод на русский язык, 2022
© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2022
© ООО «Издательство АСТ», 2022
Издательство CORPUS ®
* * *
Тебе
Нежна ты иль тверда, как скалы?
Твое лукаво сердце
Иль невинно?
Не знаю, но оно, спасибо небу, стало
Властителем моим и господином
[1].
Поль Верлен
Я хотел изображать сознание происходящего, бег времени[2].
Анри Мишо
Я понял, что добром все это не кончится, едва переступил порог оружейной лавки. Так позже, много позже призна́ется Васко, когда мы с ним будем вместе сидеть на террасе кафе. В тот день – то есть в день, когда Васко зашел в оружейную лавку, – он получил письмо с настолько серьезными угрозами, что решил обзавестись огнестрельным оружием.
Дело было в октябре, в пятницу около полудня, неподалеку от Северного вокзала. В витрине, скажет мне Васко, кроме винтовок и пистолетов, всяких браунингов, кольтов, люгеров и беретт, – слова знакомые, но он едва ли знал, что именно они обозначают: модели или виды оружия; “беретта”, например, это что: название системы или одной определенной марки, или же имя собственное, ставшее нарицательным? – помимо этого всего, в витрине было разложено холодное оружие: кортики, шпаги, кинжалы, ножи и даже сабля для шампанского.
Хозяин лавки сидел внутри на табуретке, перед компьютером, с бутербродом в руке.
Он поднял голову: чем могу служить?
Да вот, сказал Васко, я думаю вступить в стрелковый клуб, что вы мне посоветуете?
Ээээ, протянул оружейник, придется вам зайти через годик…
И объяснил Васко, что все не так просто, у нас не Америка, где каждый может вынести из магазина в бумажном кульке пистолет, точно дюжину пончиков, – нет, во Франции требуется разрешение, а чтобы получить его, надо соответствовать определенным условиям: быть совершеннолетним, состоять в стрелковом клубе, не иметь за плечами судимости и принудительного психиатрического лечения и так далее. Обращаться за разрешением следует в префектуру, приложив к заявлению кучу бумаг, документов, справок, свидетельств, анкет, и все это может затянуться на месяцы, если не на целый год, а могут, посулил оружейник, и вовсе не дать разрешения, учитывая все эти нынешние теракты.
А что делать, если мне угрожают и я должен защищаться? – спросил Васко.
В таком случае лучше всего, посоветовал оружейник, подойдет телескопическая дубинка, вот такая, как эта. Он достал из витрины черную никелированную дубинку с рукояткой из рифленой резины, чтобы не скользила в руке, – “идеальная модель экстра-класса всего за 59 евро и 90 сантимов”. Дайте-ка посмотреть, попросил Васко. В сложенном виде дубинка была длиной в двадцать один сантиметр, а в раскрытом – пятьдесят три, в самый раз, чтобы держать нападающего на расстоянии.
Лучше так, чем никак, подумал Васко и вышел из лавки с телескопической дубинкой в нейлоновом чехле. Почти месяц он выходил из дому не иначе как с этой дубинкой и с замиранием сердца, потому что каждую минуту ждал, что столкнется у подъезда с Эдгаром, вооруженным бейсбольной битой; тот так ведь и написал в своем электронном письме: мозги тебе вышибу битой.
Для самоуспокоения Васко нежно поглаживал дубинку – “Ты ж моя хорошая!”: достаточно схватиться за рукоятку, тряхнуть, и хоп! – она раскроется на всю длину. И превратится в мощное оружие – врежешь разок в челюсть, обещал оружейник, и твой противник полгода будет только жидкий супчик хлебать. Вот так Васко и думал об Эдгаре: только подойди – будешь у меня полгода на жидком супчике.
Так вот это о чем! – воскликнул судебный следователь:
Ни кольт, ни люгер,
Ни браунинг, ни беретта,
Ну да, сказал я. Это хайку. Посчитайте слоги: пять – семь – пять. Всего семнадцать.
Где же семнадцать? – Следователь тихонько бормотал по слогам и загибал пальцы:
Ни-кольт-ни-лю-гер (5)
Ни-бра-у-нинг-ни-бе-рет-та (8)
Жри-суп-чик-Эд-гар (5).
Во второй строчке не семь слогов, а восемь.
Нет, семь. Из-за дифтонга: брау — это один слог. В стихах слоги могут укорачиваться или удлиняться, если это нужно для размера. Вот, например, если сказать “ты судья, блюститель права”, это будет не только грубая лесть, но еще и четырехстопный хорей, а если по-другому: “ты судия, блюститель права”, получится уже четырехстопный ямб. Так что, считая брау одним слогом, мы получим в строчке семь слогов, а в трех – семнадцать. Но вы меня вообще-то не затем позвали, чтоб я вам курс стихосложения читал.
Верно, сказал следователь. Вюибер, принесите мне вещественное доказательство номер один.
Секретарь пошел за вещдоком номер один, а следователь тем временем закурил сигаретку. Он и мне предложил, но я не курю, никогда в жизни не курил, тогда он стал курить один, пуская дым в открытое окно и задумчиво глядя на фонтан Сен-Мишель; волосы его трепетали, их трепал ветерок, жабо ниспадало на грудь – ни дать ни взять поэт, а может, поэзия и была его истинным призванием и жить он хотел как поэт. Может, он очутился на студенческой скамье юридического факультета случайно, потом, случайно, в Национальной школе судопроизводства, а позже, уж совсем случайно, – в парижском Дворце правосудия, где изучал дела, расследовал обстоятельства, допрашивал свидетелей, но в глубине души все это время мечтал об одном – стать поэтом или просто играть в поэта, принять подходящую позу: разглядывать закат над Сеной в съехавшем набок жабо и декламировать сонеты.
Вот о чем думал я, ну а он… он думал о бесстрастных реках, об Аквитанском принце на разоренной башне, о том, что плоть, увы, устала и что издалека льется тоска скрипки осенней[4], или о более прозаических вещах: о том, что скоро надо забирать из школы сыновей и не забыть зайти в химчистку – жена просила взять оттуда ее черную кожаную юбку, о сетчатых чулках с кружевными подвязками, которые она иной раз под нее надевает, а может, ни о чем не думал. Открылась дверь, вернулся секретарь, следователь потушил окурок о край подоконника.
Узнаёте его? – спросил он.
Если не ошибаюсь, это секретарь, ответил я.
Секретарь улыбнулся, а следователь лишь нахмурился.
Нахмурился и показал на доказательство номер один, которое принес секретарь: вот этот предмет узнаёте?
Еще бы не узнать! Я часами глядел на него, поглаживал рукоятку и дуло, брал с величайшей осторожностью в руки. Даже в шутку наводил его на Васко, нажимал на крючок, слушал, как звякает внутри, когда стреляешь вхолостую, без патрона, и собачка ударяет по барабану. Я бы узнал его из тысячи.
Ну так что, узнаёте?
Я мог бы ответить нет, не знаю, никогда не видел этот шестизарядный лефоше седьмого калибра, мог бы ответить – сожалею, вижу первый раз, но вспомнил, что давал присягу – клялся говорить правду и ничего, кроме правды, вспомнил, что даже поднимал правую руку, глядя в глаза следователю, тут, в его кабинете, и было видно, что шутить он не расположен.
