Изо дня в день он наблюдал, как она кормит птиц. Тонкая, почти прозрачная, стоит на ветру в лютый мороз, а продрогшие синицы, воробьи и снегири собираются стайками и проворно склёвывают корм прямо с её изящных рук-веточек. Казалось, вот сейчас сильный порыв ветра с реки согнёт её пополам, свалит в снег и развеет по сугробам птичье угощение. Но она не обращала на ветер ровным счётом никакого внимания. И на него тоже. Хотя знала, что он смотрит. В этом он не сомневался.
Не заметить его было невозможно. Протягивая птичкам еду, она украдкой кидала на него восхищённые взгляды. Огромного роста, крепкий, кряжистый. Настоящий. Среди её ближайшего окружения таких не было, одна мелочь. Недоросли и слабаки. В нём чувствовалась сила. Даже на расстоянии.
Днём около неё крутились дети. Бегали, смеялись, лепили снежки. Кидались друг в друга и в неё тоже. Она только укоризненно покачивала головой, изредка опираясь на невысокий резной штакетник, отделяющий добротный кирпичный дом от дороги.
С высокого берега реки дом был виден как на ладони. И она. В сером, в ярких красных серёжках на фоне ослепительно белого снега. «Как она не мёрзнет? – думал он. – Такая юная, хрупкая, почти раздетая». Хотелось броситься к ней прямо по льду. Немедленно, сейчас же. Прижать к груди, укрыть от ветра, согреть в объятиях и спрятать от всего мира. Даже от птиц.
Он обнимал её каждую ночь. В мечтах. Она льнула к нему всем телом, покоряясь исходящей от него настойчивой силе, слабея от мощи нежных прикосновений. И тихонько, подобно шелесту ветра в листве, шептала: «Люблю…» Утром все грёзы рассеивались, и она только грустно вздыхала, осознавая несбыточность своих мечтаний. И опять кормила птиц. А он стоял на том же месте. Величественный и бесконечно одинокий. Стоял и смотрел только на неё.
Весна наступила внезапно. Забурлили ручьи. Оживились птицы. Река вышла из берегов и, размыв дорогу, подобралась почти вплотную к калитке палисадника. На вербе набухли почки. По ночам под окнами дежурили коты, оглушительным мяуканьем вызывая на свидание домашнюю кошку Мусю.
Вместо Муси в открытом окне появлялся отец семейства Александр Семёнович и грозно шикал на женихов. Её это забавляло.
Она тоже пробуждалась от зимней спячки вместе с природой. Расправляла плечи, поднимала голову навстречу солнцу, грелась в первых несмелых лучах. И расцветала на глазах.
В один из дней, когда река уже успокоилась и вернулась в русло, к дому подкатил изрядно потрёпанный джип, заляпанный грязью по самую крышу. Громкий звук клаксона всполошил ковыряющихся в палисаднике кур.
Из ворот вышел Александр Семёнович в резиновых сапогах и распахнутой телогрейке, надетой прямо на майку.
– О! Здорово, Аркадий. Какими судьбами? Мост что ли наладили?
– Привет, Семёныч. Да, вчера ещё. Проехал. Вон, видишь? – улыбаясь, Аркадий кивнул на джип.
– И куда?
– До фермера доеду. Говорит, комбикорм привезли ему. Можно брать. Тебе курам нужно?
– Да можно бы один мешок. Зацепишь?
– А то! Не вопрос. Потому и заскочил к тебе. Всё равно мимо еду.
– Ну, спасибо!
Аркадий вытащил из кармана пачку сигарет.
– Перекурим?
Александр Семёнович чиркнул зажигалкой. Мужчины с удовольствием затянулись, облокотившись на штакетник.
– Слышь, Семёныч? Какая же красивая у тебя рябина. Глаз не оторвать. А ведь молодая ещё.
– Как молодая? Четвёртый год. Красавица, да. В питомнике брал. Какой-то сорт не наш. Плакучая что ли. Не помню. Но разрослась здорово. Видать, понравилось ей тут.
– Неужто четвёртый? Как время летит. И не замечаешь с хозяйством этим. А может, дашь черенки? Я бы тоже такую посадил.
– Да ты что, Аркаш? Не приживётся. Саженец надо сажать. И не сейчас, а осенью.
– Да? Жаль. Мне так надоел пустырь этот на косогоре перед домом. Один дуб торчит, а зелени хочется.
– Слушай. Ну, тогда тебе надо корневых отростков дать. У неё корневая сильная. Может, и вырастет.
– Дашь?
– Дам. Езжай за комбикормом. А я накопаю пока. На обратном пути и заберёшь.
– Ну ты, Семёныч, человек! Спасибо. Не напасёшься денег на питомник этот. Я мигом обернусь, час-полтора…
Джип лихо вырулил на раздолбанную дорогу, подмигнув грязными фарами.
Александр Семёнович вздохнул и пошёл в сарай за лопатой.
Ветра не было, но она дрожала всем телом, когда хозяин осторожно подкапывал и отделял корневые отростки.
– Да не трясись ты, – ласково приговаривал Семёныч, – не больно же.
А она тряслась не от боли – от возбуждения, в предвкушении казавшегося несбыточным счастья. И в благодарном порыве старалась погладить Семёныча по лысеющему затылку: «Я приживусь. Обязательно приживусь!».
С косогора он отчётливо видел залитый солнцем палисадник, мужчину с лопатой, свою любимую с тонкими зеленеющими руками-веточками, и сладкие весенние соки бурлили под корой, поднимаясь от корней к самой кроне.
