Паутинка чернил распространялась по листу. Тонкие частые перепонки закручивались в вихрь истончающихся синих прожилок, создавая иллюзию воронки. Образовавшуюся в центре раскручивающейся спирали. Расширяющейся по краям лепестками необычного цветка, перерождающегося в пасть животного.
Потёкшая ручка оставила кляксу на клыке пасти дикого зверя. Ощетинившегося, словно загнанного в угол. Готового разорвать на части любого. От страха. Притаившегося среди неуверенно покачивающихся на тонких стеблях крупных цветов.
Ещё одна клякса, словно капля крови…
Ручка потекла. Маргарита раздражённо отдёрнула её от листа бумаги. Вытерла об салфетку.
«Ничего. Так даже лучше!»
Тихонько выдвинула ящик стола, озираясь по сторонам (никто не видит, что происходит у неё за столом на самом деле?). Достала оттуда глянцевый файл из клеёнки. Бережно убрала в него лист – чтобы не размазать рисунок. Удовлетворённо вдыхая терпкий, сладковатый запах пасты, вложила рисунок в папку из чёрного матового пластика. Положила её в ящик, закрыла его как можно тише, чтобы не привлекать внимание.
Часы на противоположной стене показывали: 11.45.
«Что я здесь буду делать ещё целый день?!» – Рита тяжело вздохнула и провела руками по шершавой поверхности стола, как раз над ящиком с рисунками, отчаянно не желая возвращаться в опротивевшую ей реальность.
Представлять, что она – на самом деле не на своём рабочем месте, сидит, сгорбившись за ободранным по краям столом, который не раз оставлял зацепки на одежде, покачиваясь на неудобном самом дешёвом офисном стуле, а внутри созданного ею на бумаге окна в другое пространство – было куда приятнее. Словно она может пройти через испещрённую причудливыми деталями бумагу и шагнуть в чудесный мир своей мечты. Рисунки давали ей надежду. Как обещание чего-то удивительного и прекрасного: как летний зной, как полнолуние, первый поцелуй или первый снег… Как обещание чего-то, что обязательно должно было с ней произойти, но, почему-то всё не происходило.
Маргарита нехотя огляделась, будто это солнечное утро могло что-то изменить в привычной ей картине.
– Попробовала вчера новый рецепт: апельсиновые блинчики… Такая гадость! Даже приносить вам не стала, – тараторила, как всегда, Тамара Валентиновна. У неё практически никогда не закрывался рот. Она будто боялась, что, если замолчит – исчезнет. В их кабинете Тамара Валентиновна была вместо радио. К которому настолько привыкаешь, что, слыша тишину, взволнованно озираешься, пытаясь понять, что не так.
Рите трудно было находиться среди этих надоевших за прошедший год до тошноты лиц – Тамары Валентиновны, которая умудрялась как-то быть любезной с кем угодно (кроме Риты), Ирочки, от которой всегда вкусно пахло, чуть ли не за километр. От Сергея Петровича, который старался держаться отдельно ото всех, изображая всем своим видом показное безразличие. Рита завидовала им по-чёрному, потому, что она так жить не умела. Быть надушенной, напомаженной волосок к волоску, пришедшей до начала рабочего дня за полчаса, чтобы поболтать с коллегами о том о сём и угостить их чем-нибудь вкусненьким – сладкими конфетками в блестящей обёртке или домашними блинчиками, которые напекла с самого утра ещё до работы или какой-нибудь помятой, но невероятно сладкой плюшкой из ларька у метро.
У неё всё было по-другому. Собранные кое-как волосы, одежда, выдернутая из шкафа наугад, потому, что опять не слышала будильник или слышала и выключила, а потом проспала. На завтрак – бутерброд с чашкой холодной воды из-под крана, потому что родители с утра выдули остатки воды в чайнике, а новый уже нет времени вскипятить. Пробки на дорогах, стрелки на колготках, глючащий мобильник, пропущенные звонки – от родителей, Сергея Петровича, который был в их кабинетной шайке главным. Быстро сделанная работа. Вернее не быстро, а кое-как, чтобы поскорей о ней забыть. Рисунки исподтишка, чтобы никто не заметил, Интернет, на обед – сосиски и растворимое пюре. Перекур с Ирочкой («Боже, как она вкусно пахнет!», «Какие у неё офигенные туфли на охренительной платформе!», «И платье!», «И ноги!», «И декольте (разве так на работу ходить можно?!»).
Риту давно уже тошнило от работы, от коллег, от этого кабинета, от себя самой и вообще всего. До нервозности, свербящей в висках. До мышечных спазмов, сковывающих грудину и плечи тупой болью. Ставшей привычной до отчаяния, от которого Рита уже не знала куда деваться – хоть за старый пыльный фикус, хоть в дальний тёмный угол своего обшарпанного старого неудобного стола.
