Говорят, что у Владыки для каждого из нас своя роль. И что мы должны смиренно принимать все, что он нам дарует. Сносить все невзгоды и трудности, благодарить за радость, спокойствие и саму жизнь. Я благодарила. Благодарила искренне, от чистого сердца, от души. Но потом наши свободные земли попались на пути Альянса. Союза тринадцати сильнейших альф вервольфов, которые объединились для того, чтобы присвоить себе весь мир. Они уже завоевали Южный и почти весь Северный материки, осталась лишь Легория, где люди еще продолжали бороться, и часть Аринского леса, в глуши которого затерялась маленькая деревенька, в которой я жила.
Очевидно, я слишком мало молилась. Перестала верить во Владыку, когда появилась легорийская армия и согнала всех мужчин от стариков до совсем мальчишек в крепость Крайтон, защищать последний оплот свободного человечества. В том числе отца, старшего брата и Нико, моего жениха. Никто из них не вернулся. Пришлось научиться выполнять мужскую работу: охотиться, мастерить, поддерживать семью. Может, поэтому я больше не ходила в храм. То ли разочаровалась в своей вере, то ли просто времени не было на то, чтобы почитать бога, который нас бросил. У вервольфов было несколько божеств, и все они им благоволили.
А может, им благоволила сама природа.
Выше, сильнее, быстрее любого человека. Они видели лучше, слышали лучше, чуяли врага на огромном расстоянии. Они сращивали раны в мгновение ока, когда же обращались к своему зверю, то шансы на победу над чудовищем становились ничтожно малы. Чтобы убить зверя, требовалось человек десять. Нужно ли говорить, что мужчин среди людей становилось все меньше и меньше?
Я злилась на него, на Владыку. Признавалась в этом матери, заявляла, что он про нас забыл. Что благодаря ему она никогда не увидит мужа, а я никогда не стану женой, не познаю мужниной любви и ласки. Я бросала это в сердцах, и, кажется, прогневила этим своего бога. Потому что мой мир разом рухнул и превратился в ад.
Я попала в лапы вервольфа.
То была суббота – день, когда все в нашей деревне посещали церковь, чтобы поблагодарить Владыку и помолиться за жизни тех, кто защищал Легорию, и за души тех, кто пал, защищая. Но я не пошла, предпочла поохотиться в лесу, поймать кроликов или, если повезет, косулю. Я покинула деревню еще засветло, летнее утро было наполнено свежестью, и я вдыхала этот сладкий аромат, пока шла по тонкой, на одного, дорожке, петляющей мимо берез. Эта дорожка вела к реке, где на небольшом песчаном берегу женщины стирали белье.
Заслышав шум потока, я свернула в сторону чащи, ступая по зеленой траве. Чем дальше я уходила, тем гуще становились деревья. Оказавшийся здесь впервые человек мог легко заблудиться, но я бегала по этому лесу с детства и знала его как свои пять пальцев. Одинаковые на первый взгляд пейзажи на самом деле такими не были. Вот там покосившееся дерево, а тут еще мой отец оставил зарубку, чтобы никто из детей-непосед не потерялся.
При мыслях об отце сердце отозвалось болью: будто стрела вонзилась. Тогда я с силой наступила на сухую ветку, попавшуюся на моем пути, раскрошила ее и приказала себе о нем не думать. О нем, о Нико. Если бы можно было получить от них хоть какую-то весточку! Но в нашей деревне читать и писать могла только жена старосты. Да и то, за последний год зрение у нее стало ни к бесам, последнее письмо из Крайтона, пришедшее полгода назад, она даже не смогла разобрать. Это тоже злило. Я просила ее научить меня грамоте, но когда мне учиться? Надо семью кормить.
Хруст совсем близко нарушил уютную тишину леса, всполошил перекрикивающихся друг с другом птиц. Заставил меня пригнуться к земле и потянуться за луком. Судя по звуку, это был кто-то крупный. Косуля, а может, даже олень. Я слилась с холмом, дыша почти бесшумно и отмечая, что сегодня безветренная погода, и мне должно повезти. Тут ручей неподалеку, наверняка, зверь направится к нему попить, а я как раз…
Я уже потянулась за стрелой, предвкушая отличную охоту, как вместо пятнистой оленьей шкурки между деревьев мелькнуло ярко-синее знамя, а в следующее мгновение к ручью выбежала растрепанная девица. Синим знаменем оказалось ее платье, я таких нарядов в жизни не видывала: ярче лазури осеннего неба. Сама же девица была бледной, если не сказать блеклой: простоволосая, с белыми волосами и белой кожей, будто никогда не знавшей солнца. Она скатилась с холма и опустилась на колени, жадно зачерпывая воду ладонями, слизывая влагу с пальцев.
Чужачка? В наших лесах? Не к добру.
Мне бы дождаться своего оленя, не высовываться, обойти ее стороной, но меня то ли любопытство замучило, то ли беспокойство дернуло. Откуда она бежит? От кого? И куда? Дальше только моя деревня.
Я нахмурилась и поднялась.
Девица вскрикнула, вновь спугнув птиц, сначала рванула от меня, а затем – вдруг ко мне.
– Спасите! – пропищала она, вцепившись в мою руку словно клещ.
– От чего?
– От кого, – всхлипнула. – От них.
Кто такие «они» я спросить не успела, потому что со стороны леса раздались мужские голоса. Теперь уже я схватила девицу за локоть, толкнула за холм и прижала к земле. Приложила палец к губам. Каково же было мое удивление, когда у мужчин, вынырнувших из-за деревьев и явно разыскивающих кого-то, на одежде оказалось изображение ярко-зеленого трехлистника – знак не просто легорийской армии, такой носили вербовщики, приезжающие в последний раз в нашу деревню.
Больше всего было похоже на то, что они ищут дезертира, но эта дрожащая девица – дезертир? Впервые слышу, что за нашу армию сражаются женщины! Впрочем, в какой-то момент дрожать она перестала, а стоило мужчинам исчезнуть из поля зрения, выпрямилась.
– Надо идти, – заявила уверенно.
– Они прошли мимо, – отмахнулась я. – Ты о помощи просила.
– Мне нельзя здесь оставаться. Выведи меня из этого леса, пока он меня не поймал.
– Подожди. Кто тебя должен поймать?
– Лиам, – выдохнула она испуганно. – Он здесь. Я чувствую.
Не знаю, как можно было чувствовать какого-то там Лиама, но девица явно боялась его сильнее смерти.
– Я могу отвести тебя в свою деревню, – предложила я. – Тут недалеко. Но для начала расскажи кто ты такая, и зачем тебя ищут. Иначе я не сдвинусь с места.
Я посмотрела на нее тем самым взглядом, каким одаривала близнецов, когда они заигрывались, влипали в какую-нибудь историю, а после пытались нагло врать. Мать говорила, что мой взгляд любого расколет, как перезрелый орех. Даже привыкшие близнецы быстро сдавались, не то что девчонка, которая к этому не привыкла. В ее глазах продолжал плескаться страх, но она быстро поняла, что я не шучу.
– Меня зовут Айра, – выдохнула она едва слышно. – Я сбежала от очень плохих людей.
