1.
Зацепившись взглядом за острые звёзды над морем, я впервые за много месяцев застыл и почувствовал, что вот-вот могу заболеть. На войне как на войне. Не знаю, зачем я это сказал. На войне как в обычной жизни – у всех все сугубо по-разному. Моя проблема была в том, что вот уже несколько месяцев я ходил в одной и той же одежде, зарос и покрылся коркой из пота и чужой крови. Я огрубел настолько, что больше никогда не прощался с жизнью. Огрубел, а может, просто понял, что как минимум на этой войне она мне не принадлежит. На одном дыхании я проживал каждый день как последний, ничего не соображал, чудом сохранил все конечности, смахивал чужие кишки с лица, шёл-шёл-шёл вперед по обожжённой земле – и вот впервые за много месяцев что-то почувствовал.
Сначала – подступающую к моему когда-то нежному горлу болезнь, поселившуюся во всем теле. А потом я почувствовал, что месяцев было всего-то два – не так много. Два месяца накануне Пасхи, которые я провёл, как положено христианину, в молитве и посте. Точнее, жрать было нечего, а молиться под «Градами» проще, чем в церкви.
Но главное, что я почувствовал, глядя на эти звёзды, что ты тоже смотришь на них прямо сейчас. И меня накрыла волна любви, той самой, от которой я бежал по этой обожжённой земле сквозь обстрельный туман. И мне захотелось нырнуть в неё, как в море, на берегу которого я стоял и видел те же самые звёзды, которые видела ты. Какое чудо.
2.
Я очень хорошо помню 24 февраля 2022 года.
В тот день ты сказала: «Какой у тебя смешной свитер».
«Что?» – удивился я.
«Свитер смешной», – сказала она…
Мы стояли в прихожей, я отвёл от тебя глаза и посмотрел в напольное зеркало. На мне был унылый серый мешок. Ничего смешного в этом не было. Кажется, это была наша последняя встреча перед большой-большой общей бедой. Но я грустил не поэтому, а потому, что ты бросала меня и я был полон любовных страданий. Я не заметил начала войны.
3.
Когда ты меня заблокировала и любой контакт с тобой стал невозможен, я был вынужден вымарывать тебя из жизни, а вместе с тобой уходили все маркеры прежней жизни. Я перестал мечтать о море, так как не понимал, зачем оно мне без тебя. Я потерял интересы, которые строились на тебе, а это почти вся культурная программа ближайших лет. Я всё потерял, интерес к дыханию и любви. Я перестал пить, потому что боялся отключить кору головного мозга, не сдержаться и поехать к тебе. Всё было пустым. И тогда я впервые задумался о танатосе. И это немного сработало.
4.
Что я думаю о войне и той, противоположной, которая сегодня убивает моих друзей, стороне? Я стараюсь собрать мои мысли и переплавить их в ненависть. Но, возможно, еще не прошло для этого достаточно времени. Возможно, я мало увидел. Возможно, я слаб. Но единственный враг, о котором я знал и которого физически хотел уничтожить, был во мне. Он был внутри меня, он был мной. Он был тем, что когда-то я называл любовью, а сегодня он снял маску и предстал передо мной во всём своём эгоизме и великолепии. Вот его да, я ненавидел. Вся остальная ненависть была бессмысленна.
5.
Новый Завет волновал меня. Больше всего меня беспокоила притча о блудном сыне. Я никак не мог понять её. Совсем как тебя, когда ты предпочла своего мужа мне, когда ты заколола меня ему на ужин, как безвольного барашка. А я и был им, безвольным бараном, пока шёл за тобой всеми моими мыслями, в реальности следуя в Волноваху.
6.
Волноваха – то теперь было и моё имя тоже. Я получил такой позывной случайно.
– Чего ты так нервничаешь? – раздражённо говорил мне сержант. – Не волнуйся. Волноваха проклятая.
Я нервничал, потому что знал, что кто-то может умереть. Например, сержант или я. Так я стал Волновахой. Иногда я думаю, что превратился в неё – такой же грязный, разбитый, по сути никому не нужный и брошенный даже теми, кто жить не мог без меня. А оказывается, мог.
7.
Конечно, здесь уже стыдно любить тебя, но иногда по утрам, когда нужно подняться, а силы заранее кончились, я хочу услышать, как ты говоришь моё имя. Самое смешное, что если ты назовёшь меня как прежде, даже просто пришлёшь сообщение с моим нежным именем, только его, то я, минуя муть этих месяцев, взметая над войной и гордостью, я… Я мгновенно снова тебя полюблю.
8.
В учебке мы много писали в тетрадках. Прямо как в школе. Только теперь после выпускного не ждала новая жизнь.
После занятий на парте я нашёл кем-то забытый вырванный из тетради двойной листок. На нём были имена и телефоны. Я перевернул его. «Кому звонить при моей смерти» – так был озаглавлен он.
9.
Я любил не только тебя, но и твою собаку. У собаки была огромная морда лошади, и эта морда всё время поворачивалась ко мне одним глазом. Он был красив и тих. Когда ты уехала, я думал о твоей собаке. Сначала даже думал написать тебе – давай я заберу пса к себе. Я понимал, что ты не увезёшь собаку сразу, но увезёшь потом. Но собака могла подумать что угодно и затосковать. Я этого не хотел. Я был готов его забрать не из-за тебя, а из-за его морды лошади. А может, потому, что ты оставила нас обоих и я искал в нём солидарности. В брошенности, несчастности и необъяснимой нашей собачьей любви к тебе. Но ты бы не отдала, не было смысла просить. Что стало с собакой в итоге, я так и не узнал. Я уехал на войну.
10.
Один раз я увидел на войне лысую голову твоего мужа. Она принадлежала сержанту, который помогал эвакуировать местных из подвала. Ирония судьбы – твой муж так любил оружие! Дома у вас в сейфе лежало охотничье ружьё, которое твой муж любовно наглаживал, словно собственный член. Жаль, что оно так никогда и не выстрелило, твой муж бежал с тобой от войны, а я бежал от тебя на войну. Сержант не любил оружия, но умел им пользоваться. Но неважно. У сержанта и твоего мужа были совершенно одинаковые лысины, настолько, что со всех сторон, кроме лица, их головы были копией друг друга. Твой муж всегда хорошо относился ко мне, и это бесило. Сначала я думал, что у него нет чувства собственного достоинства, потом оставил этот вопрос и наслаждался его добротой. Наверное, это сыграло ключевую роль. Он во всём поддерживал тебя, даже когда речь шла обо мне. Ты выбрала его. А я бы из всех нас выбрал сержанта. В отличие от меня и твоего мужа, он был хотя бы похож на мужчину.
11.
Запах, запах, запах, твой запах, сводящий меня с ума, навсегда впитавшийся в моё сердце. Чем хорошо на войне – здесь нет и намёка на твой запах. Всё воняет гарью. Один раз я почуял намёк на него – освежитель воздуха в школьном туалете, оставшийся нести свою службу, как одинокий солдат, когда все, кто мог, бежали, вот от него пахло почему-то тобой. Я замер, когда его почуял. Так и стоял с ладонью на ширинке какое-то время. Долго стоял, вспоминал, принюхивался. Потом взял освежитель и стрелял его струёй в воздух, купаясь в любимом аромате. Как бы я хотел унести с собой этот запах. Я хотел бы ощутить его перед сном. Потом встрепенулся, вернул освежитель на место, помочился и, не глядя на него, вышел. На следующий день пустую школу окончательно разбомбили.
