Индульгенция
Мне приснился сон. Странный, будто сотканный из обрывков чужих воспоминаний. В нем луна не плыла по небу, как это обычно бывает, и не висела недвижимо, как сторожевая башня. Нет, она бежала. Да-да, именно бежала, будто спешила куда-то, оставляя за собой тонкий след света.
Я проснулся резко, как будто меня окликнули по имени. Голова была тяжёлой, а перед глазами всё ещё мелькали образы сна. Я осознал, что задремал прямо на рабочем месте, сидя за грубым деревянным столом. Передо мной лежала стопка свитков – индульгенции, каждая из которых ожидала моего решения.
Чтобы прийти в себя, я подошёл к окну. Холодный ночной воздух обжёг лицо, а за стеклом висела неподвижная луна – настоящая, равнодушная, как всегда. Но я всё ещё чувствовал странное беспокойство, навеянное сном. И тут в голове всплыли детали: это была не просто луна. Нет, это была наполовину луна, наполовину женщина. Да, именно женщина – нереальная, сказочная, как это часто бывает в снах, но её облик почему-то вызывал знакомое чувство. Она подмигивала мне, её взгляд манил и тревожил одновременно.
Я напряг память, пытаясь понять, что же мне так знакомо. И вдруг догадался. Она была копией той самой чертовки, из-за которой вчера мне пришлось приговорить к костру викария. Бедолага! Добродушный, наивный дурак. Он даже не пытался оправдываться, когда я озвучил свой вердикт. Как он только мог втянуться в такую историю?
Я вздохнул и снова посмотрел на настоящее ночное небо. Луна была неподвижной и безмятежной, как будто ничего из этого не имело значения.
Вернувшись к столу, я взял один из свитков. На нем стояла моя собственная подпись – тщательная, выверенная до мельчайшего завитка. Как много приходится знать, говорить и делать, следуя своему чину, даже если сердце молчит, а разум сомневается.
Неожиданно мне стало не по себе. Я вздрогнул, будто кто-то наблюдал за мной из тени. Резко обернулся, но в комнате было пусто. Торопливо свернул индульгенцию, перевязал её ленточкой и спрятал во внутренний ящик стола. Эта работа… она слишком тревожная, слишком опасная. Может пригодиться…
Медитация
Все утро лама медитировал. Его ум растворился в теле, окружающем пространстве, космосе и был неподвижен. Он, словно чистое зеркало, отражал все, что происходит вокруг, но никак не реагировал на происходящее. Все существо ламы наслаждалось этим глубоким внутренним безмолвием и одновременно высочайшим уровнем открытости. В какой-то момент он ощутил присутствие гостей из мира духов, но и это не вызвало никакого движения в потоке его осознанности. А призрак, по-видимому заинтересовавшийся средоточием света, кое представлял лама на астральном плане, сначала проплыл мимо, потом приблизился, заглянул пустыми глазницами в лицо просветлённого, но, не почувствовав никакого проявления страха, агрессии или даже смущения, остановился и тоже застыл поодаль, наслаждаясь умиротворением.
Прошло какое-то время. Вдруг до все ещё неподвижного слуха ламы донёсся тихий звук будильника. Это был один из тех миллионов будильников с отвратительным резким писком, которыми китайцы заполонили весь мир. Этот писк вызвал едва заметное колебание в ауре архата. Будильник, по-видимому оставленный своим хозяином, издал новую бесстрастную трель, затем ещё и ещё. Лама был готов к многочасовой медитации, к появлению призраков, он вряд ли пошевелился бы, даже если бы на город упал метеорит. Но слышать и осознавать многочасовой монотонный писк… Кто способен на такое?
Лама ощутил шепот своих мыслей. Он вновь попытался расслабиться, но с очередной донесшейся трелью почувствовал, что у него затекли ноги. Он отстранился и от этого ощущения, как вдруг на кончик его носа села муха. Ее щекочущие лапки произвели такое сильное движение в области третьего глаза, что лама не выдержал и чихнул. Призрак дематерилизовался.
Мистер Дрим
Мистер Дрим гулял по парку, элегантно помахивая тросточкой. В руке у него была аккуратно свернутая свежая газета. Стояло прохладное лондонское утро, но было солнечно. Ветер то и дело трепал кроны вековых дубов, сбивая на землю молодые жёлуди. Мистер Дрим искал сухую скамейку, чтобы насладиться чтением утренних новостей. Поравнявшись со старым дубом около очередной развилки, мистер Дрим услышал странный клекот на уровне своего лица. Подняв голову, он увидел дупло, откуда и доносился этот звук. Мистер Дрим приблизился и попытался заглянуть в дупло. Внутри было темно и ничего не видно. По всеобщему мнению Мистер Дрим считался благоразумным джентльменом с прекрасными манерами. Никто не знал его другим. Но иногда, когда вокруг не было посторонних, откуда-то являлся другой мистер Дрим, спонтанный, игривый, бесшабашный, совсем не безупречный лондонский сквайр. И как раз сейчас он явился, закатал рукав пальто и запустил руку в дупло, движимый любопытством, совершенно не переживая за последствия столь необдуманного поступка. Кто-то внутри дупла словно ждал, чтобы воспользоваться безрассудством другого мистера Дрима, и ухватил его за палец. Мистер Дрим молниеносно выдернул руку. На ней висела маленькая африканская жаба. Оказавшись на воле, она разжала челюсти, расправила перепончатые лапки и, подхваченная ветром, взмыла над деревьями, чтобы унестись прочь. Проводив взглядом это необычное существо, оба мистера Дрима пришли к умозаключению, что иногда нужно привлечь к себе внимание и не бояться кого-то укусить, чтобы выбраться из ловушки и продолжить свое путешествие.
Фермер Вязов
Овцы не могут летать. Овцы не созданы для полетов. Овцы не должны даже думать о небе! В один год небо над холмами просто пестрило от овец разной масти, возомнивших себя лебедями, орлами, грифонами – да кто ж разберёт, что было тогда в их головах! Фермер Вязов помнил весь этот ужас и заблаговременно предпринял все необходимые меры, чтобы ничего такого никогда не случилось на его ферме. Он тщательно осматривал всех ягнят, овец постарше, и без сожаления отправлял к забойщику каждого с малейшим намеком на отрастающие крылья. По периметру фермы он установил армию чучел, чтобы отпугивать всех пролетающих мимо птиц, а до этого поймал и поджог пару голубей, чтобы устроить пожар, чтобы каждая овца понимала теперь: кто летает, тот враждебен. Ещё фермер Вязов открыл птичий и свиной загоны, и теперь свиньи, куры, гуси могли беспрепятственно перемещаться по всей территории фермы, громко возвещая о мудрости своего господина. А когда какая-то из овец всё-таки поднимала морду вверх, могли и наброситься на нее. Впрочем, такое происходило лишь где-то на окраинах, потому что у крыльца фермерского дома всегда играла стая мирных псов. Они были вполне дружелюбны, виляли хвостиками и весело подпрыгивали, чтобы ухватить и вернуть на землю овцу, попытавшуюся улететь. И таковых становилось все меньше и меньше, потому что овцы, наконец, почувствовали себя счастливыми, видя грандиозные перемены на их ферме. Они усердно давали ягнят, шерсть и молоко, осознавая глубину отеческой заботы о себе, ведь овцы не могут летать, овцы не созданы для полетов. А коль скоро ты оказался на ферме и не относишь себя к собакам, гусям, курам или свиньям, то ты, разумеется, овца и потому не должен думать о небе.
